Экономика добра и зла

После отказа от концепции цикличности времени прошло много столетий, но человечество так и не привыкло к заметному росту благосостояния в течение жизни одного или нескольких поколений. Цитату из Кейнса мы могли бы дополнить тем, что обустройство обыкновенного домашнего хозяйства за эти четыре тысячи лет почти не изменилось. Человек, уснувший задолго до Христа и проснувшийся в XVII веке, не заметил бы никаких существенных изменений с этой точки зрения. Если же сейчас мы бы проснулись на одну эпоху позже, мы бы оказались полностью дезориентированными в вопросах обращения с обычной бытовой техникой. Понятно, что с осуществлением научно‑технической революции (то есть тогда, когда экономика зародилась как отдельная дисциплина) материальный прогресс стал само собой разумеющимся. Несмотря на то что Кейнс достаточно четко выразил свое мнение по поводу экономического удовлетворения наших потребностей, вера в благотворное влияние материального прогресса достаточно сильна и исповедуется большинством ключевых экономистов нашего времени. Именно поэтому мы должны постоянно расти, потому что мы (где‑то в глубине души) считаем, что таким образом приближаемся к (экономическому) раю на земле. Как пишет чешский философ Ян Паточка, в связи с тем, что забота о душе сменилась сегодня заботой о вещах внешних, сейчас экономисты становятся исключительно важными фигурами[132]. От них ждут толкований происходящих событий (непредсказуемый Олимп как бы был заменен непредсказуемой Уолл‑стрит), пророчеств (макроэкономических прогнозов), преобразования реальности (смягчения последствий кризиса, ускорения роста) и даже того, что именно они приведут людей на Землю обетованную — в рай на земле. Пол Самуэльсон, Милтон Фридман, Гэри Беккер, Фрэнк Найт и многие другие становятся страстными проповедниками, апостолами экономического прогресса, веру в который они распространяли не только в пределах своей страны, но и на иные культуры. Подробней к этой теме мы вернемся во второй части книги.

Реализм и антиаскетизм

Кроме идеи прогресса иудеи внесли еще одно очень существенное дополнение в нашу цивилизацию — десакрализовали героев, природу и правителей. С неким преувеличением можно сказать, что иудейское мышление имеет самую прагматичную, самую реалистичную направленность из всех философских учений, оказавших влияние на сегодняшнюю культуру[133]. Иудеям был чужд абстрактный мир идей. Им и сегодня запрещено даже символически изображать Бога, людей и зверей и создавать какие‑либо аналоги или подобия реальности (фактически модели):

Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого‑либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого‑либо скота, который на земле, изображения какой‑либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого‑либо гада, ползающего по земле, изображения какой‑либо рыбы, которая в водах ниже земли; и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды, и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог твой, уделил их всем народам под всем небом[134].

В отличие от христиан иудеи не развивали представление о внеземном рае или небесах[135]. Рай иудеев — Эдем — изначально располагался на земле, в Месопотамии[136], и существовал в определенное время, вычисленное при помощи изучения генеалогии со времен Адама и Евы. В конце концов, евреи и по сей день ведут летоисчисление от сотворения мира. Концепция небес в иудаизме совершенно не разработана, в любом случае в качестве аргумента (в теологии) она не используется. И Вольтер пишет: «Законы Моисея — это верно — не провозглашали существования загробной жизни, не угрожали наказаниями после кончины, не учили древних иудеев бессмертию души»[137].

Ветхозаветным евреям в целом был чужд управляемый аскетизм в виде испытания бедностью, презрения ко всему материальному или телесному, который позднее под влиянием традиции, основанной на работах Сократа и Платона[138], приходит в Грецию. Эта греческая традиция аскетизма позже, через учения Павла из Тарса и неоплатоника Августина (354–430 годы), попадает, правда в несколько ограниченном виде, в христианство (мы еще вернемся к греческим и средневековым христианским учениям в контексте темы аскетизма).