Экономика добра и зла

Именно поэтому Платон использовал мифы и считал их вполне пригодным способом выявления истины. Некоторая их неопределенность — это не слабость, а сила. Как форма выражения они имеют гораздо большее сходство с действительностью, чем гипотезы математизированных наук. Мифы способны вместить в себя динамику постоянно меняющегося мира и благодаря этому добиваются того, чего наука или математика достигнуть не могут. Когда же современный человек сталкивается с областью, для познания которой недостаточно чувств, он имеет тенденцию брать себе в помощь математику или иной точный метод анализа. Слово «метод» (meta‑hodos) буквально означает «по дороге», но также и «в стороне от дороги». Метод должен служить неким проводником, не позволяющим нам потерять верное направление, стезю, уводящую далеко за мыслительный горизонт, где нам уже недостаточно естественного света интуиции или чувственного опыта.

Возможно, что мифический и точный научный взгляды можно взаимоувязать, если мы сойдемся во мнении, что наука из факта творит миф, то есть некую свою теорию. Мы не видим факты физически, перед нами лишь их интерпретируемые нами проявления. В конечном счете все мы любуемся восходом солнца, но почему, как и для каких целей солнце встает — это уже вопрос нашего собственного толкования. Здесь начинается история, повествование.

Согласно Платону, тайны мира можно понять, только использовав конструкцию высшего порядка, иными словами, через метаповествование, общепринятый миф, архетип, историю цивилизации или модель, или, если хотите, — через следящую за нами (или спящую в нас?) матрицу. Над конструкциями низшего порядка стоят истины философские — формы, производные от наиважнейших идей о благе. Для Платона функциональность математических определений и выводов гарантирована, так как они существуют вне нас, даны и сделаны не нами, мы их лишь постепенно для себя открываем. Модели выявляют невидимые законы бытия.

Взгляд же Аристотеля на этот принцип абстракции кажется в корне другим: «Утверждения Аристотеля, что идеи не существуют независимо, что универсалии складываются из отдельных элементов, хорошо отражают суть разногласий между ним и Платоном»[356]. Одно из возможных толкований идей Аристотеля заключается, однако, в том, что абстрактные конструкции находятся в нас самих и мы не только их постепенно познаем (с ростом наших знаний мы к ним все больше и больше приближаемся), но и творим. Современный экономист Дейдра Макклоски нашла точку пересечения основ математики и религии в платоновском благе, в вере в Бога как источник существования всего:

Математики Филипп Дэвис и Рубен Херш обратили внимание, что в «основе как математики, так и религии должен быть поставленный самим человеком фундамент веры». Кажется, что математики — это практикующие неоплатоники и последователи Спинозы. Их благоговение перед наукой подобно поклонению Богу. Так, например, они верят, что теорема Пифагора и Бог существуют независимо от мира физического и оба они придают ему смысл[357].

В мире Платона[358] религия и математика не исключают, а наоборот, дополняют друг друга: они взаимно необходимы. За ними стоит вера в некий все охраняющий принцип, без которого ни одна, ни другая смысла не имеют[359]. По словам философа XX века Майкла Полани, даже «наука есть система убеждений, к которой мы приобщены». «Вера — это не атака на науку или возврат к суевериям»[360]. Наоборот, она стоит у основ любой науки и любого познания: примером может служить изначальная убежденность в познаваемости мира. Мифы, вера во что‑то недоказуемое, о нереальности чего мы, в конце концов, часто знаем сами (например, допущения в экономике), начинают играть роль суперструктур.

Таким образом, здесь возникает вопрос, насколько экономика мифотворна, точнее, насколько ей требуются мифы. В наше время она считается наиболее компетентной наукой для истолкования происходящих в обществе событий, но выясняется, что в этой роли ей без неких домыслов не обойтись. Их используют исходя из разных соображений или разными способами. Во‑первых, экономика черпает свои допущения из мифов (их бессознательное использование), а во‑вторых, она сама творит сказания и легенды. Модель homo oeconomicus как раз и есть такая мифомодель. Укутанный в математическое одеяние пересказ нереальной истории ничего в его фантастичности не меняет. В качестве примеров можно привести следующие мифы: о существовании невидимой руки рынка, о человеческих свободе и самоопределении, о вечном прогрессе или о чистом рынке. Никто никогда ничего из вышеперечисленного не видел, а ведь речь идет об историях, вере или легендах, сильно волнующих (не только) нас, экономистов: наши споры, эксперименты и приводимая нами статистика направлены на подтверждение или опровержение данного нарратива.