Экс-любовники

— Если бы Карим предложил, я бы такую возможность рассмотрела, — уклончиво отвечаю я.

Про свадьбу с Каримом я, конечно, думала, но уже после того, как мы расстались. Тогда в машине я в сердцах крикнула, что никогда за него не выйду, хотя на деле так далеко и не заглядывала. В двадцать два на уме больше развлечения были. Это уже потом я стала задумываться: а как бы всёмогло произойти.

— Ты почему спрашиваешь? — С подозрением смотрю в блестящее от пара лицо подруги. — Карим что-то говорил?

— Ага, — невозмутимо отвечает Эльсина. — Благословения у меня спрашивал.

Я даже ноги от волнения под полог поджимаю, думая, что Эльсина серьёзно говорит. И лишь через мгновение до меня доходит, что она шутит. Конечно, Карим бы к ней за разрешением не пошёл. Он же абый как никак.

Но ковшиком её разок огреть за такие шутки мысль, естественно, возникла.

После бани Фируза-апа усаживает нас пить чай, и снова с пирогами. Я поначалу кручу головой и делаю большие глаза, мол, вы что, юк-юк (тат. нет-нет. — Прим. автора), не могу больше. Но потом рука тянется отщипнуть немного обожаемой мной губадьи, и ещё немного. Так незаметно я съедаю два здоровенных куска и сверху закидываю три ложки вкуснейшего крыжовенного варенья.

Карима и Марса-абыя за столом нет. Час назад ушли в баню и до сих пор не выходили.

— Они могут и по два часа париться, — хмыкает Эльсина, которая, в отличие от меня, пьёт чай на сухую. — Я дожидаться точно не буду и спать пойду.

Ну а что мне остаётся? Сидеть одной за столом, прикинувшись Хатико? Надо тоже идти, а то велик риск спылесосить ещё кило пирогов и по возвращении не поместиться в юбку, которая на меня и так с мылом налезает.

— Бик зур рэхмет, — старательно выговариваю я, когда Фируза-апа провожает меня до двери гостевой комнаты на втором этаже.

Она похлопывает меня по плечу сухой узловатой ладошкой и улыбается:

— Йокла-йокла, кызым.

Слово «кызым» я знаю. Так Равиля Марсовна Айгуль называла, это «дочка» ласково. И как же хорошо становится, что кызым для каримовской даваники теперь я! Даже в носу щипать начинает. Ничего удивительного, что Марс-абый столько со своей женой прожил. Вон она какая замечательная: и добрая, и готовит так, что ум отъешь, и порядок у неё везде.

— Рэхмет бик зур, — расчувствовавшись, повторяю я и указываю на дверь. — Я тогда это… ял ит пойду. Вы тоже идите. Столько всего сегодня наготовили… Как вообще на ногах стоите, непонятно.

Фируза-апа продолжает мне улыбаться, поэтому я решаю не насиловать её бедный старческий слух и скрываюсь за дверью спальни. Щёлкаю выключателем и оглядываюсь. На полу здесь тоже лежат ковры, а над кроватью в золочёной раме висит молитва на арабском. В доме таких много. У Карима в машине тоже на зеркале вместе с чётками висит.

Постель заправлена необычно: на расшитом бархатном покрывале уголками вверх составлены подушки в таких же бархатных наволочках. Аккуратно переложив их в кресло, я юркаю под одеяло.

Окно в комнате предусмотрительно открыто, и через рябь москитной сетки видно глубокое ночное небо. Воздух здесь и правда особенный — свежий, насыщенный кислородом. И тишина умиротворяющая, с пением цикад.

Почти сразу начинает клонить в сон, но я уговариваю себя продержаться до прихода Карима. Примерно через полчаса раздаётся приглушённый скрип половиц, и дверь в комнату приоткрывается.

— Не спишь, татар кызы? — Вместе с этими словами кровать накрывает громадная тень.

— Юк, — шиплю я, приподнявшись на локтях. — Топаешь, кстати, как слон.

Карим бесцеремонно стаскивает с меня одеяло и ложится рядом. От него пахнет хвоей и чистотой, распаренное тело пышет жаром.

— Дождалась меня? — Его пальцы сходу ныряют мне под футболку, губы жадно впиваются в мои.

Я целую его в ответ и параллельно возмущённо луплю по руке, пытающейся протолкнуться в бельё.

— Ведите себя прилично, Карим Талгатович.

Какой там! Карим, похоже, этого момента весь вечер ждал — аж трясёт его, пока меня лапает. И член стоит как каменный.

— Соскучился по тебе, — шепчет, подминая меня под себя.

Я тоже соскучилась и даже настроилась на беззвучный секс с подушкой в зубах, но это было до того, как Фируза-апа доверительно назвала меня кызым. Старички ведь чутко спят, и если она узнает, что кызым с Каримом под её крышей чпокалась полночи, то может больше и не назвать.

Уж день-то как-нибудь потерплю — завтра нам всё равно домой ехать. И Карим тоже потерпит. Не животное же.

— Исхаков. — Я обхватываю его ладонями за скулы и заставляю на себя посмотреть. — Я не могу тут. В смысле в доме твоей даваники. Она просто очень хорошая, и я не хочу… В общем, как-то неправильно.

Карим, тяжело дыша, смотрит на меня в течение нескольких секунд, будто решает, прислушиваться или нет, а потом со вздохом скатывается на бок.

— Настали голодные годы, — бормочет он, закидывая на меня руку.

— И это говорит тот, кто в себя дюжину бэлишей запихал, — хихикаю я, поворачиваясь к нему лицом. — Ты в детстве наверняка был жирненьким.

— Почему это?

— Ты же всё лето на даваникиных харчах жил.