Экскалибур

— Одинокий, — промолвила Гвиневера, и я вспомнил, что в пещере Митры этим самым словом воспользовался Саграмор. — Он одинок, — повторила Гвиневера, — так же, как и я. Так что давай-ка подарим ему победу и, может статься, тем самым мы избавим его от одиночества.

— Да хранят тебя боги, госпожа, — отозвался я.

— Скорее богиня, — отозвалась Гвиневера. В лице моем, надо думать, отразился неприкрытый ужас; она рассмеялась. — Да не Изида, Дерфель, не Изида. — Почитание Изиды привело Гвиневеру в постель к Ланселоту и обернулось величайшим горем Артуровой жизни. — Думается, — докончила она, — этой ночью я стану молиться Сулис. Она сейчас более уместна.

— Я присоединю мои молитвы к твоим, госпожа. Я встал, чтобы уйти, Гвиневера меня удержала.

— Мы победим, Дерфель, — горячо заверила она, — мы непременно победим — и все разом изменится.

Как часто мы это повторяли — и ровным счетом ничего не менялось! Но теперь, при Минидд Баддоне, мы попробуем еще раз.

Мы расставили западню — а день выдался такой ослепительно прекрасный, что даже сердце заныло. И обещался он быть долгим, ибо ночи делались все короче, а мешкотный вечерний свет часами мерцал в сгущающихся сумерках.

Вечером накануне битвы Артур оттянул свои войска со всех холмов за Минидд Баддоном. Он приказал своим людям не гасить костров, дабы саксы не заподозрили, что позиции покинуты, и увел копейщиков на запад на воссоединение с армией Гвента, что приближалась по Глевумской дороге. Воины Кунегласа тоже ушли с нагорий, поднялись на вершину Минидд Баддона и стали ждать там вместе с моими людьми.

Ночью Малайн, верховный друид Повиса, обошел копейщиков. Он раздавал вербену, «чертовы пальцы» и обрывки засушенной омелы. Христиане сошлись помолиться вместе; хотя я приметил, что очень многие приняли дары друида. Я помолился под укреплениями, прося Митру о великой победе, а затем попытался заснуть, но Минидд Баддон гудел как растревоженный улей — к гулу голосов примешивался монотонный скрежет камней о сталь.

Я загодя навострил копье и заново наточил Хьюэлбейн. Перед битвой я никогда не доверял свое оружие слуге, но приводил его в порядок сам — столь же одержимо, как и все мои люди. Убедившись, что и меч, и копье наточены острее острого, я прилег неподалеку от убежища Гвиневеры. Глаза у меня слипались, но при мысли о стене щитов меня одолевал страх. Я бдительно отслеживал предзнаменования и панически боялся увидеть сову. Я помолился еще раз. Должно быть, в конце концов я все-таки забылся тревожным сном — и оказался во власти ночных кошмаров. Как давно не сражался я в щитовом строю и вражеской стены не проламывал!

Проснулся я рано, продрогнув до костей. Выпала густая роса. Мои люди покрякивали, кашляли, облегчались и шумно переводили дух. Над холмом стояла вонь: хоть мы и выкопали сортиры, но не было ручья, чтобы уносить испражнения.

— Узнаю мужчин по звукам и запахам, — иронически отметила Гвиневера из полумрака своего убежища.

— Ты поспала, госпожа? — спросил я.

— Немножко. — Она выбралась из-под низких ветвей, что служили крышей и дверью. — Зябко.

— Скоро потеплеет.

Она присела рядом со мной, кутаясь в плащ. Волосы у нее спутались, глаза опухли со сна.

— О чем ты думаешь в битве? — полюбопытствовала она.

— О том, как бы остаться в живых, — ответил я. — О том, как бы убить побольше врагов. И еще о победе.

— Это мед? — спросила она, указывая на рог в моей руке.

— Вода, госпожа. Мед замедляет воина в битве.

Гвиневера приняла у меня рог, плеснула воды в глаза, допила остальное. Ей было заметно не по себе, но я знал, что ни за что не смогу убедить ее остаться на Минидд Баддоне.

— А Артур? — спросила она. — О чем думает в битве он? Я улыбнулся.

— О мире, что наступит после сражения, госпожа. Он всякий раз верит, что эта битва — последняя.

— Однако ж конца битвам не предвидится, — сонно заметила она.

— Пожалуй, что и так, — согласился я, — но в этом бою, госпожа, держись поближе ко мне. Как можно ближе.

— Да, лорд Дерфель, — насмешливо отозвалась она. И одарила меня ослепительной улыбкой. — И спасибо тебе, Дерфель.

К тому времени как солнце полыхнуло из-за восточных холмов, окрасило клочковатые облака в малиновые тона, а на долину саксов легла густая тень, мы уже облачились в доспехи. Полумрак рассеивался и таял: солнце поднималось все выше. Над рекой вились струйки тумана, растекаясь и уплотняя дым над кострами, вокруг которых наблюдалось необычное оживление.

— Что-то там неспокойно, — обратился ко мне Кунеглас.

— Может, саксы знают, что мы идем? — предположил я.