Экскалибур

– Пора за стол, – объявил он, – и предупреждаю заранее, Талиесин наверняка споет длиннющую, скучнейшую песню про Минидд-Баддон. Что еще хуже, песня до сих пор не окончена! Он то и дело добавляет стих-другой. Гвиневера уверяет, что это шедевр; наверно, и впрямь так, не мне судить, но почему я должен терпеть это занудство за каждой трапезой?

Так я впервые услышал пение Талиесина – и подпал под власть его чар. Как сказала мне потом Гвиневера, кажется, будто ему под силу совлечь на землю музыку звезд. Голос у него был на диво чистый, и звук он умел держать куда дольше всех известных мне бардов. Позже Талиесин поведал мне, что упражняется в правильном дыхании, – вот уж не думал, что тут необходимы упражнения! – а это значило, что он может затянуть затихающую ноту, ведя ее к изысканному финалу ритмичными ударами по струнам, может сделать и так, что комната отзовется эхом, и дрогнет, и заходит ходуном от его победного голоса. Клянусь, той летней ночью в Иске благодаря ему я словно наяву заново пережил битву при Минидд-Баддоне. Я слышал Талиесина еще не раз и всегда бывал потрясен до глубины души.

Однако ж Талиесин был скромен. Он сознавал свою силу, он вполне с нею сжился – и ощущал себя легко и вольготно. Покровительство Гвиневеры весьма его радовало: она была щедра, и ценила его искусство по достоинству, и позволяла ему отлучаться из дворца на целые недели. Я полюбопытствовал, куда он уезжает во время этих отлучек, и Талиесин рассказал, что любит бродить по холмам и долинам и петь для людей.

– Не просто петь, но и слушать тоже, – поведал он мне. – Мне нравятся старые песни. Порою селяне помнят только обрывки, а я пытаюсь снова сложить их воедино.

Это очень важно – слушать песни простого народа, объяснял он, тем самым учишься понимать, что людям по душе, но и свои собственные песни он им тоже пел.

– Знатных лордов потешить нетрудно, – рассуждал Талиесин, – они до развлечений куда как охочи, а вот селянину сперва бы выспаться, а потом можно и песню послушать; и если я не позволю ему заснуть, так могу быть уверен: песня моя и впрямь хороша. – А иногда бард просто пел самому себе. – Сижу под звездами и пою, – признался он мне, улыбаясь краем губ.

– А ты правда прозреваешь будущее? – спросил я у него в тот раз.

– Я вижу будущее во сне, – отвечал Талиесин, как если бы речь шла о сущем пустяке. – Но видеть будущее – все равно что вглядываться в туман, и награда затраченных усилий не стоит. Кроме того, я никогда не знаю доподлинно, господин, подсказаны ли мои видения будущего богами или моими собственными страхами. Ведь я, в конце концов, всего-навсего бард.

Мне показалось, он что-то замалчивает. Мерлин говорил, Талиесин хранит целомудрие, дабы сберечь пророческий дар: стало быть, наверняка дорожит им куда больше, нежели явствует из его слов, но нарочно его принижает, чтобы люди не приставали с расспросами. Думается мне, Талиесин провидел наше будущее задолго до того, как оно забрезжило перед кем-либо из нас, и не хотел его открывать. Все хранил в себе.

– Всего-навсего бард? – переспросил я, повторяя его последние слова. – Люди говорят, ты величайший из бардов.

Талиесин покачал головой, не поддаваясь на лесть.

– Всего-навсего бард, – настаивал он, – хотя и прошел обучение как друид. Я восприял таинства от Келафидда в Корновии. Семь лет и еще три года учился я, и в последний день, вместо того чтобы взять в руки друидический посох, я ушел из пещеры Келафидда и назвался бардом.

– Но почему?

– Потому, – помолчав, объяснил Талиесин, – что на друида возложены многие обязанности, а мне того не надо. Мне, лорд Дерфель, нравится наблюдать и облекать в слова то, что вижу. Время – это история, и я хочу быть ее рассказчиком, а не творцом. Мерлин хотел изменить историю – и потерпел неудачу. Так высоко я заноситься не смею.

– А Мерлин потерпел неудачу? – переспросил я.

– Не в мелочах, нет, – спокойно отвечал Талиесин, – но в великом? Да. Боги уходят все дальше, и подозреваю, что теперь ни мои песни, ни Мерлиновы костры не в силах призвать их обратно. Мир обращается к новым богам, господин, и может статься, оно не так уж и плохо. Бог – это бог, и что нам за дело, который из них правит? К старым богам нас привязывают лишь гордыня да привычка.

– Ты хочешь сказать, нам всем должно принять христианство? – хрипло осведомился я.

– Мне все равно, какому богу ты поклоняешься, господин, – промолвил он. – Я здесь просто для того, чтобы наблюдать, слушать и петь.

И Талиесин пел; пел, пока в Силурии правили Артур с Гвиневерой. А на мне лежала тяжкая обязанность обуздывать безобразия Мордреда в Думнонии. Мерлин исчез – не иначе, в густых туманах далекого запада. Саксы присмирели – хотя по-прежнему точили зубы на наши земли, а в небесах, где навести порядок было некому, боги вновь затеяли игру в кости.

* * *