Экскалибур

– Я отвезу вас туда, куда велел Мерлин, – упрямо заявил Каддог, тяжело ступая, обошел «Придвен» кругом и, зайдя спереди, указал на серый камень размером с яблоко. Ничего примечательного в камне не было, кроме разве того, что он был искусно вделан в форштевень и крепился в дубовой древесине, точно драгоценный кристалл в золотой оправе. – Это он мне дал, – сообщил Каддог, разумея Мерлина. – Камень-морок, вот что это такое.

– Камень-морок? – переспросил я. В жизни я о такой штуке не слышал.

– Камень-морок доставит Артура туда, куда ему назначил плыть Мерлин, – а иного способа нет. Никакая другая ладья не отвезет его туда – только та, что получила свое имя от Мерлина, – объяснил Каддог. «Придвен» означало «Британия». – Артур ведь с тобой? – внезапно обеспокоился Каддог.

– Да.

– Ну так я тогда и золото притащу, – промолвил Каддог.

– Золото?

– Ага, для Артура: старикан оставил. Подумал, ему понадобится. Мне-то золото ни к чему. На золото рыбу не поймаешь. Хотя новый парус оно мне принесло, отрицать не стану; ну да Мерлин сам велел мне парус купить и золотишка подбросил, да только рыба на золото не ловится. Бабы зато клюют, – Каддог сдавленно фыркнул, – а рыбка – нет.

Я окинул взглядом вытащенную на берег ладью.

– Тебе помощь нужна? – спросил я.

Каддог сухо рассмеялся:

– Да что от тебя за помощь? От тебя, калеки однорукого? Ты, может, днище конопатить умеешь? Или мачту ставить, или парус привязывать? – Он сплюнул. – А я только свистну, мигом два десятка помощников набежит. Утром услышишь, как мы поем, – стало быть, ладью на воду спускаем. Завтра к вечеру заберу вас из форта. – Каддог коротко кивнул мне, отвернулся и побрел обратно к хижине.

А я вернулся к Артуру. К тому времени совсем стемнело, на небеса высыпали все звезды до единой. Луна прочертила через море мерцающую тропу и осветила разрушенные стены крепости, где нам предстояло дожидаться «Придвен».

Завтра – наш последний день в Британии, думал я. Последняя ночь и последний день, а после мы поплывем вместе с Артуром по лунной дороге, и Британия превратится в смутное воспоминание.

* * *

Ночной ветерок мягко задувал через разрушенную стену форта. Выбеленный столб с заржавленными останками древнего маяка покосился, мелкие волны накатывали на длинный, отлогий берег, луна медленно опускалась в объятия моря, и сгущалась тьма.

Переночевали мы под прикрытием крепостного вала. Стены форта римляне соорудили из песка, покрыли насыпь дерном, насадили солерос, а поверху возвели деревянный частокол. Стена, надо думать, оставляла желать лучшего еще во времена постройки, но крепость на многое и не претендовала: отсюда наблюдали за морем да небольшой отряд, присланный приглядеть за маяком, мог укрыться здесь от морских ветров. Частокол почти весь сгнил, дождь и ветер изрядно подпортили песчаную стену, но кое-где она по-прежнему поднималась на четыре или пять футов.

Рассвело; стайка рыбачьих лодок вышла в море на дневной промысел. На берегу осталась только «Придвен». Артур-бах и Серена играли на песке у озера, где не было волны, а Галахад вместе со вторым Кулуховым сыном прошлись по берегу в поисках еды. Вернулись они с хлебом, сушеной рыбой и деревянным ведерком теплого свежего молока. В то утро все мы были до странности счастливы. Помню, мы от души смеялись, глядя, как Серена съезжает по склону дюны, и дружно подбадривали Артура-баха, когда тот выволок с мелководья на песок громадную водоросль. Зеленый сгусток весил, должно быть, не меньше самого малыша, но он упрямо тянул и дергал и каким-то образом дотащил тяжеленный влажный клубок к подножию разрушенной стены. Мы с Гвидром поаплодировали его усилиям, а после разговорились по душам.

– Если мне не суждено быть королем, значит так тому и быть, – промолвил Гвидр.

– Судьба неумолима, – отозвался я и, поймав его вопросительный взгляд, улыбнулся. – Это одно из любимых Мерлиновых присловий. Это и еще «не глупи, Дерфель». В его глазах я всегда был дураком.

– Вот уж не верю, – преданно заверил Гвидр.

– Все мы были дураками в его глазах. Кроме разве Нимуэ и Морганы. И может, еще твоей матери, ну да они с Мерлином дружбы никогда не водили. А всем остальным просто ума недоставало.

– Жаль, что мне не удалось узнать его поближе.

– Когда ты состаришься, Гвидр, – усмехнулся я, – ты сможешь рассказывать людям, что встречал самого Мерлина.

– Так мне ж никто не поверит!

– Пожалуй, что и так, – согласился я. – А к тому времени, как ты состаришься, про Мерлина выдумают новые байки. И про твоего отца тоже. – Я швырнул осколок ракушки вниз с крепостной насыпи. Издалека, из-за озера, доносилось зычное пение – это спускали на воду «Придвен». Теперь уже недолго, твердил я себе, теперь уже совсем недолго. – Может, правды вообще никто не будет знать, – сказал я Гвидру.

– Правды?

– Ну, про твоего отца, – объяснил я, – или про Мерлина. – Ведь иные поэты уже приписывали победу при Минидд-Баддоне Мэуригу – это ему-то, помилуйте! – а многие песни ставили Ланселота выше Артура.