Экскалибур

К стряпне приступили, как только запылали очаги. Я надумал задать для деревни пышное пиршество: как знать, может, это наш последний счастливый день на многие годы вперед. Простолюдины мясо ели редко, но в тот Белтейн мы припасли на жарку пять оленьих туш, две кабаньи, три свиньи и шесть овец, а еще несколько бочек свежесваренного меда и десять корзин хлеба, испеченного на прошлогоднем огне. А еще сыр, и орехи в меду, и овсяные лепешки с выжженным сверху крестом Белтейна. Через неделю-другую нагрянут саксы – самое время закатить пир на весь мир, чтобы хоть как-то поддержать людей в грядущих ужасах.

Пока мясо жарилось, селяне затеяли игры. Устроили состязание в беге по улице из конца в конец и борцовые поединки; силачи тягались в поднятии тяжестей. Девушки вплели в волосы цветы, и задолго до начала пира я заметил, как парочки, одна за другой, незаметно ускользают прочь. После полудня мы воздали должное угощению: мы пировали и пили, поэты читали стихи, деревенские барды развлекали нас песнями, а успех их творений оценивался по громкости аплодисментов. Я одаривал золотом всех бардов и поэтов до единого, даже самых бездарных, а таких было великое множество. В большинстве своем поэты были юнцами желторотыми: краснея до ушей, они декламировали неуклюжие строки в честь своих любезных, девушки смущались, а селяне потешались да хохотали, затем требовали, чтобы каждая девица вознаградила своего поэта поцелуем, а если поцелуй оказывался несерьезным, молодых людей ставили лицом к лицу и заставляли целоваться по-настоящему. Занятно, что с количеством выпитого стихи заметно улучшались.

Я здорово надрался. По правде сказать, все мы попировали на славу, а уж напились и того пуще. Помню, первый богатей на деревне вызвал меня на борцовый поединок, и толпа дружно потребовала, чтобы я согласился, так что, уже будучи изрядно навеселе, я схватился с дюжим фермером: он дышал медовухой мне в лицо, и я ему, надо думать, тоже. Он навалился на меня со всей силы, я тоже поднатужился; сдвинуть противника с места не удавалось ни ему, ни мне, и так мы и стояли, сцепившись, точно олени в драке, а толпа потешалась над нашими жалкими потугами. В конце концов я таки опрокинул его наземь, но только потому, что он был пьянее меня. Я хлебнул еще – наверное, пытался забыть о будущем.

К ночи меня замутило. Я отошел к помосту для упражнений, что мы возвели на восточном бастионе, и там, опершись на стену, оглядел темнеющий горизонт. Две струйки дыма вились над холмом, где мы жгли ночные новогодние костры, хотя моему одурманенному медом разуму казалось, будто дымовых столбов по меньшей мере дюжина. На помост поднялась Кайнвин и рассмеялась моему разнесчастному виду.

– Ты пьян, – отметила она.

– Не то слово, как пьян, – согласился я.

– Задрыхнешь как свинья – и захрапишь как свинья, – укорила она.

– Так Белтейн же, – оправдался я и указал на далекие струйки дыма.

Кайнвин оперлась на парапет рядом со мной. В ее золотых волосах белели цветы терна, и красота ее ничуть не поблекла с годами.

– Надо бы поговорить с Артуром насчет Гвидра, – промолвила она.

– Про брак с Морвенной? – уточнил я и помолчал, собираясь с мыслями. – Артур ныне такой неприветливый, – наконец выговорил я, – и как знать, может, он подыскал для Гвидра другую невесту?

– Может, и подыскал, – невозмутимо отозвалась Кайнвин. – В таком случае придется найти для Морвенны кого-то другого.

– Кого же?

– Вот об этом я и прошу тебя подумать, когда протрезвеешь, – откликнулась Кайнвин. – Как насчет кого-нибудь из мальчиков Кулуха? – Она вгляделась в вечерние тени у подножия холма Дун-Карик. Там внизу по склону густо росли кусты, и под сенью листвы усердствовала влюбленная парочка.

– Это Морфудд, – опознала Кайнвин.

– Кто?

– Да Морфудд, – повторила Кайнвин, – девчонка с маслобойни. Никак еще один младенец на подходе. Вообще-то, ей давно замуж пора. – Она вздохнула, не сводя глаз с горизонта. Надолго замолчала, а затем вдруг нахмурилась. – Тебе не кажется, что в этом году костров больше, чем в прошлом? – спросила она.

Я послушно поглядел вдаль, но, по чести говоря, все эти спирали дыма сейчас сливались для меня в одну.

– Возможно, – уклончиво ответил я.

Но Кайнвин по-прежнему хмурилась.

– Может, это вообще не костры Белтейна.

– А что ж, как не костры? – отозвался я с пьяной убежденностью.

– Сигнальные огни, – предположила она.

Потребовалось несколько минут, чтобы до меня дошел смысл ее слов, – и тут я разом протрезвел. Меня по-прежнему мутило, но хмель развеялся. Я вгляделся в восточном направлении. С десяток дымовых струй пятнали небо, но две из них казались куда толще прочих – чересчур массивные для догорающих костров, зажженных вчера ночью и оставленных затухать на рассвете.