Эксклюзивный грех

– Да уж, понятно, – протянул Дима. – Александр Сергеич подсказывает: мотивы убийств – любовь, страсть и ревность.

– А это мотивы любых преступлений, – убежденно сказала Надя.

– Плюс еще – деньги, – пробормотал Дима.

* * *

То ли в самом деле гаданье, то ли сытый желудок, то ли спиртное – а может, все это, вместе взятое, – помогли Диме сосредоточиться. Он молчал – и когда они пили кофе с вкуснейшим десертом (шоколад, мороженое, взбитые сливки), и когда вышли из кафе, пересекли Невский и направились вдоль Фонтанки против ее течения. В голове журналиста стали потихоньку – каждая на свою полочку – раскладываться версии и зарождаться планы.

Надя доверчиво взяла Диму под руку. В другой руке он держал привычную свою сумку “Рибок”, небрежно ею помахивал. Им достаточно было удалиться на двадцать шагов от шумного Невского, как не стало пешеходов – ни встречных, ни попутных. Только фары пролетавших по набережной машин да редкие фонари освещали питерский вечер.

Они свернули налево, в Графский переулок, бывшую улицу Марии Ульяновой.

– Вот в этой школе я учился, – указал Дима на ложноклассическое бледно-желтое здание. – А скоро я покажу место, где стоял наш дом. Все равно нам по пути.

– Стоял? А что с твоим домом сейчас?

– Снесли. Мне повезло. Один из трех домов, – горьковато усмехнулся Дима, – что снесли в Питере в прошлом, двадцатом, веке, оказался моим.

Дима замолк, и Надя не стала больше его расспрашивать. В молчании они дошли до конца переулка и свернули направо, на Владимирский проспект. Здесь было оживленнее, встречались пешеходы, шли трамваи. Впереди, слева от них, возвышался, возносился ввысь подсвеченный Владимирский собор.

– Здесь жил Достоевский, молодой, – указал Дима на один из домов. – И там, чуть дальше, на Кузнечном, – его последнее жилье…

– Я знаю. Мы с мамой были там пять лет назад.

– А знаешь, что Федор Михайлович нанимал квартиру обязательно в угловом доме, и чтобы из окон была видна церковь?

– Счастливый человек, – улыбнулась Надежда, – он мог выбирать себе место жительства.

Тут, безо всякого перехода, журналист заговорил об “их деле”:

– Завтра продолжим расследование. Приоритетными я теперь считаю следующие версии. Во-первых, беременность Лены Коноваловой. Тем более, – улыбнулся Дима, – Пушкин нам подсказывает, что все дело – в любви… Во-вторых, мне интересен араб-миллионер. И, в-третьих, я не сбрасываю со счетов маньяка с холодильного завода.

– А его-то почему?

– Потому что у него есть деньги, чтобы меня заказать. И наших матерей – тоже. И потому, что у него есть мотив: скрыть свое тяжкое, неприглядное сумасшедшее прошлое. В конце концов, он в думу собирается баллотироваться. Пусть в городскую, но все-таки… И еще: он псих. Маньяк. И откуда-то знает меня… Поэтому – мало ли что взбрело в его больную голову!..

– А как тебе нравится депутат Государственной думы, его однокашник, – господин (или товарищ) Котов? И друг Котова – миллионер Шепилов?

– Они мне оба тоже нравятся. В смысле – НЕ нравятся. Главным образом, потому, что у них у каждого хватит денег, чтобы организовать и убийства, и похищения в архивах…

– Вот жизнь настала, – философски проговорила Надя, – мы ищем не убийц, а тех, у кого хватит денег, чтобы убить…

– Что ты хочешь!.. – легкомысленно отмахнулся Дима. – Звериный оскал капитализма… Но вот каким концом к нашему делу могут относиться избранник народа Котов и бизнесмен Шепилов, я пока убей не пойму… Ну, ничего, у нас и до них руки дойдут. Мы ими обоими займемся, когда вернемся назад, в Москву.

– А что мы будем делать завтра здесь, в Питере? – спросила Надя, заглядывая на ходу снизу вверх, в Димино лицо.

– Хорошо бы найти того парня, того Р. из маминого дневника, что жил тогда с нашим холодильным психом Ефремовым в одной комнате. Это ж самый непосредственный свидетель его безумия. Или – вдруг маньяк и его тоже пришиб?.. И еще хорошо бы поднять архивы ленинградской “Скорой-психиатрички” – может, там остались следы госпитализации товарища Ефремова? Ну а если и они вдруг исчезли – это тоже многое объясняет, правда?

Они перебежали по диагонали широкую проезжую часть Владимирского проспекта. Собор теперь возвышался прямо над ними – но отчего-то не подавлял своей величиной, не отпугивал. Надя достала из сумочки малую денежку и сунула одинокой нищей: согбенной, замотанной в платок старушонке.

– А я никогда попрошайкам не подаю, – вздохнул Дима. – Я заметил: как подам кому – сразу со мной какая-нибудь пакость случается.

Надя хотела было сказать: “Это ты просто оправдываешь свою бесчувственность”, – но произнесла другое:

– А почему ты араба тоже считаешь возможным убийцей? Ведь его уже нет в живых!

– Вот именно! – воскликнул Дима. – Именно! Араб хотя и террорист, но по совместительству – мультимиллионер. А вдруг он моей и твоей маме что-то по завещанию отстегнул? Миллион-другой долларов на бедность? Ведь они ему тогда, двадцать лет назад, жизнь спасли!..

– Ну, отстегнул – и отстегнул, – дернула плечом Надя. – Убивать-то женщин зачем?