Экслибрис

Но эти открытия, как и сама расшифровка, не давали мгновенных ответов и не подсказывали дальнейших идей. Ссылка на древнюю Византию мало что проясняла в этих четырех строчках – и уж тем более не помогала «найти путь в лабиринте»; также необъяснимо, почему Золотой Рог – водный залив – определяется как некой «материи строй», словно речь идет о декоративной ткани или даже постройке. У меня возникли лишь туманные предположения о том, почему этот хитроумно зашифрованный стих, вставленный в атлас Ортелия, может иметь отношение к месту встречи двух континентов, гавани, удаленной от Понтифик-Холла на расстояние около пятнадцати сотен миль. В то время я еще не задумывался, побывал ли сэр Амброз в Константинополе в поисках книг, хотя, кажется, припоминал, что одна из грамот, выданных императором Рудольфом, – один из множества пергаментов, покоившихся в гробу Понтифик-Холла, – относилась к путешествию в земли оттоманского султана.

В общем, доедая свой рыбный завтрак, я размышлял, имеет ли эта шифровка какое-то отношение к библиотеке сэра Амброза или даже к самому пропавшему герметическому манускрипту. Нельзя было сказать ничего определенного при наличии таких ничтожных указаний. Но я решил, что, быть может, сам манускрипт прольет свет на этот стих, и поэтому, еще не закончив завтрак, я решил рискнуть отправиться на его поиски.

Но мое приподнятое настроение вскоре испарилось, поскольку расспросы в магазинах и лавках, как я и опасался, оказались удручающе бесполезными. В районе Смитфилда зловоние стало настолько отвратительным, что, когда сироты в Христовом приюте начали первый урок, подъемные окна в классных комнатах не открыли, несмотря на жару. Книготорговцы Малой Британии, расположившиеся под восточной стеной приюта, занавесили окна своих лавок шторами, пропитанными хлоридом извести. Когда я там появился, они, закрыв носы платками, выкладывали на прилавки книги, с которых им по три раза на дню приходилось смахивать копоть. За три часа поисков я перерыл кучи книг, но преуспел лишь в стаптывании ног, да еще мои нос и шея подгорели на солнце – лучи которого становились обжигающе горячими, как только угольный дым слегка рассеивался, пропуская их, – а равнодушные владельцы лавок бессмысленно таращились на меня и заявляли, что слыхом не слыхивали ни о книге, ни о рукописи под названием «Лабиринт мира».

Выпив пинту ламбетского эля в качестве второго завтрака, я приободрился и успел на шестиместный наемный экипаж, запряженный парой лошадей, который ехал к Вестминстер-Холлу, где мне, естественно, повезло не больше, чем в Малой Британии или на Патерностер-роу. Однако день нельзя было считать полностью потерянным, поскольку мне удалось узнать кое-что о пражском издании Theatrum orbis terrarum Ортелия, хоть это и не имело никакой видимой связи с тем, что мне уже удалось узнать о сэре Амброзе Плессингтоне и его пропавшей рукописи. Все продавцы книжных магазинов и лавочек имели в наличии экземпляры Theatrum , а один даже обладал редким изданием 1590 года, напечатанным в Антверпене знаменитым Плантеном. Но никто в жизни не слыхивал о пражском издании и уж тем более не продавал его. Это издание вызывало у них такое же недоумение, как и у меня. Поэтому я решил, что, должно быть, неверно прочел выходные данные или же издание 1600 года было подделкой. Уже собираясь возвращаться домой, я заметил в сводчатой галерее Новой биржи на Стрэнде магазинчик торговца географическими картами – «Молитор и Барнакль». Я хорошо знал их заведение. В бытность моего ученичества оно было для меня самым интересным местом в Лондоне, поскольку в те дни я еще мечтал путешествовать по миру, а не избегал общения с ним, как нынче. Отправляясь выполнять поручение моего хозяина, господина Смоллпэйса, я порой заныривал в их магазинчик и часами внимательно изучал карты и металлические глобусы, начисто забыв о своем деле, пока наконец господин Молитор, добродушный старик, не выпроваживал меня из своих владений, собираясь запирать двери.

И сейчас тоже близилось время закрытия, но я вошел в знакомую дверь и увидел, что большинство глобусов и астролябий исчезло, исчезли и карты мира, прекрасно изданные репродукции карт Птолемея и Меркатора, которые господин Молитор обычно прикалывал к стене подобно морским картам в корабельной каюте. Лет восемь, а то и девять прошло с тех пор, как я в последний раз заходил в их магазин. Господин Молитор, увы, также исчез – умер от чахотки в 1656-м, как сообщил мне господин Барнакль. Я с грустью понял, что этот магазинчик переживает трудные времена и что господин Барнакль, сам уже пожилой джентльмен, не узнает меня. Надсадно дыша, он сутулился за своим прилавком, и перед моим мысленным взором возникла отрезвляющая картина, показавшая мне, каким я стану лет через двадцать – тридцать.