Экслибрис

Куда же держал путь этот беглый караван? Целый день по его изгибам — из конца в конец — порхали слухи о месте возможного спасительного пристанища. Некоторые утверждали, что караван следует в Баутцен, но вскоре появился всадник с печальными новостями о том, что курфюрст Саксонский — охочий до кабанов пьяница и лютеранин, ненавидевший кальвинистов еще больше, чем католиков, — перешел границы Лужиц и осадил этот город. По другим сведениям, их путь лежал в Брно… пока не возник следующий слух, утверждавший, что Моравское маркграфство уже отказалось от союза с Богемией. Кто-то заявил, что королева отправила послание своему кузену и бывшему поклоннику, герцогу Брунсвик-Вольфенбюттельскому, в котором испрашивала дозволения расположиться на время в его владениях. Но ответ герцога показал его смятение и трусость: он писал, что должен сначала посоветоваться со своей матушкой, которая, к сожалению, сейчас из Вольфенбюттеля отлучилась. Тогда заговорили о городах Ганзейского союза, но вскоре все также припомнили, что Фридрих позаимствовал у купцов Любека и Бремена большие суммы денег и, увы, забыл вернуть свои долги. Затем прошел слух о возможном возвращении в Гейдельберг — безумный вариант, поскольку, как известно, Пфальц уже захвачен испанскими войсками. Равно невероятной была и мысль о княжестве Трансильвания, и хотя его князь, Габор Бетлен, считался добрым кальвинистом, но его земли были слишком уж близко к владениям турецкого султана, чьи янычары, как говорят, как раз сейчас готовились взять в руки оружие. И в конце концов Бранденбург взобрался на верхнюю строчку сего скромного перечня возможностей, ибо курфюрст Бранденбургский, Георг Вильгельм Гогенцоллерн, был не только добрым кальвинистом, но также и зятем королевы, а потому просто не мог отказать ей в приюте. Однако Бранденбург находился за Гигантскими горами, и до него еще почти две сотни миль пути.

В сумерках караван достиг городка со множеством шпилей и колоколен, не более чем в двенадцати милях от ворот Праги. Он расположился у реки, протекавшей под его крепостными стенами, вдоль которых выстроилась по-солдатски прямая шеренга купеческих домов, а за ними белел речной берег, мелководье было затянуто льдом и покрыто инеем. «Эльба», послышался чей-то голос. Процессия постепенно загромоздила пустынную площадь, где, несмотря на тесноту, все устроились на отдых вместе с измученными и хромающими животными. В меркнущем вечернем свете Эмилия мельком увидела королевскую карету — массивная коробка с мягкими сиденьями и плотными занавесками, стоящая на основании из переплетенных кожаных ремней. Сдвинуть ее с места могла лишь шестерка сильных лошадей. Королева сидела внутри, закутанная в подбитую мехом полость и окруженная тюками с одеждой и, вероятно, еще стопками книг. Она, как и Эмилия, даже в самое короткое путешествие не отправлялась, не взяв с собой огромный запас чтива. Зато она едва не забыла в Праге одного из принцев, самого младшего, Руперта. Говорят, его нашли лишь благодаря стараниям королевского гофмейстера и в последний момент успели запихнуть в карету. Сейчас все три принца ехали за своей матерью, принц Руперт спал на руках у кормилицы. Когда экипаж придворных дам повернул к площади, Эмилия заметила сэра Амброза. Проезжая на высоком першероне, взметавшем своими копытами смешанный с грязью снег, он, точно главнокомандующий, окидывал строгим взглядом весь караван и выкрикивал приказы по-английски и по-чешски.

После долгой неразберихи demoiselle d’bonneur[23] определила придворных дам в непрезентабельную гостиницу «Золотой единорог», располагавшуюся в переулке напротив кальвинистской церкви. Как печально это убожество (согласились все они) после былых королевских путешествий, когда в любом городе давались пиршества и возводились триумфальные арки, устраивались приемы для знати, а группы простых горожан приближались к королевскому кортежу, дабы почтительно обнажить головы и преклонить колена.