Экспансия III

Роумэн (Голливуд, сорок седьмой)

В Голливуде теперь чувствовалось ощущение чего-то безвозвратно утерянного: редко появлялся на людях Чаплин, не было ни Брехта, ни Эйслера, ни Марлен Дитрих; перестал приезжать Фейхтвангер, хотя раньше был здесь частым гостем. И хотя каждый день то в «Плазе», то на «Беверли-Хиллз» устраивались приемы, где блистали звезды экрана во главе с Адольфом Менжу, Джеймсом Кегни и Робертом Тейлором, того постоянного праздника, который царил здесь раньше, не было, он казался безвозвратно утерянным.

Все было как прежде, казалось бы, — и безудержное веселье во время полуночных гала-концертов, и блицы фотокорреспондентов, и песни Фрэнка Синатры, прерывавшиеся визгом и свистом собравшихся (визжали женщины, свистели — высшая форма похвалы — джентльмены во фраках), и танцы негритянского трио «Старз» из Нью-Орлеана, — но в городе, тем не менее, царило таинственное ощущение потери. Песни были чересчур сентиментальны, танцы излишне экзальтированы, веселье грубо показным, прущим. Так бывает на православных поминках, когда выпили по третьей и слезы уступили место смеху, который — если внимательно всмотреться в него и вслушаться — был истеричным, на пределе.

Роумэн теперь бывал практически на всех гала-приемах, — Спарк пристроил его на киностудию «Юниверсал» ассистентом продюсера, платили вполне сносно, дом арендовывать не стал, поселился с Кристой в Лос-Анджелесе, на третьем этаже большого, но, тем не менее, вполне престижного дома.

Когда Спарк позвонил ему и сказал, что можно взять в рассрочку коттедж на сто двадцатой улице, Роумэн усмехнулся:

— Знаешь, старик, поскольку любимая поехала за покупками, скажу тебе честно: праздник кончился, начались будни, песня сделалась бытом. Я благодарен Кристе, только из-за нее я снова стал мужиком, и я хочу тот кончик, который мне отпущен, прожить в свое удовольствие... Наш друг сломал меня, понимаешь? Я треснул. Пополам. Вот так. И я хочу класть в кровать девок, пить виски на приемах и ждать, когда перевалю за пятьдесят... К старости надо готовить себя загодя... Я бы продолжал делать мое дело, но я подписал капитуляцию, и ты знаешь, почему... А те, которые разгромлены, имеют право на все. «Дорога из Голливуда в Лос-Анджелес трудная, пробки, задержался, что делать, прости, родная...» Только не строй брезгливую гримасу, ладно?! Не надо, ты рожден святым, ну и будь им. А я из породы хулиганов, не устраиваю, порви со мной отношения...

— Ты думаешь, я поверил хоть одному твоему слову, Пол? Ты просто крепко жахнул и несешь чепуху.

— Готов тебе поклясться, что сегодня еще не пил...

— Значит, перепил вчера.

— Тебе хочется, чтобы было так?

— Да, мне так хочется.

— Ну и считай, что это так на самом деле... Чего не сделаешь для друга...

— Ты плохо говоришь, Пол.

— Ну и что?

— С твоим делом не все потеряно...

— С «моим». Значит, твоим оно никогда не было?

— Я плохо сказал, не сердись... С нашим делом не все еще потеряно...

— Ты хочешь, чтобы мальчики исчезли снова? Только если это случится, ты их больше никогда не увидишь. Фото убитых младенцев напечатает пресса, после того как исполнители передадут Макайру подлинники!

— Что ты болтаешь?! — разъярился Спарк. — Мы же говорим по телефону!

— Я понимаю, что мы не шепчемся! И я знаю, что мои разговоры прослушиваются! Тем лучше! Значит, эта свинья Макайр торжествует победу! Значит, он не будет строить мне пакостей! И тебе, кстати говоря, тоже!

— Я думал, что после пережитой трагедии мы станем еще ближе друг другу, Пол...

— Спарк, запомни, руководители разгромленных союзных армий перестают здороваться, потому что им стыдно смотреть в глаза друг другу. Мне стыдно смотреть тебе в глаза, понимаешь? Мне стыдно смотреть в глаза Кристе! Я избегаю видеть Элизабет, потому что оказался банкротом... Я банкрот! Вот и все! Пройдут годы, прежде чем я снова понадоблюсь этой стране! Но это будут трудные годы, а я хочу взять свое, чтоб не было так дерьмово, когда навалится старость.

— Я хочу встретиться с тобой, Пол.

— Только не говори как заправский квакер, ладно? Сегодня гала-прием в «Президенте», приезжай, выпьем, — и, не дождавшись ответа, положил трубку.

...Криста вернулась через полчаса; в ее облике угадывалась усталость, под глазами залегли тени, что делало лицо одухотворенным, исполненным постоянного внутреннего напряжения.

— Ты голоден, милый? Сейчас я сделаю тебе хороший стэйк, потерпишь десять минут? — спросила она Роумэна.

— Нет. Я еду на работу... Там хорошо кормят... На гала дают стэйки и виски. И много овощей — для тех, кто хочет похудеть.

— Ты выглядишь измученным.

— О, нет, я в хорошей форме, тебе просто кажется...

— Не приглашаешь меня с собою?