Батискаф действительно царапает обшивку о скалу. Сохраняя спокойствие, акванавты оценивают эффект соприкосновения с внешним миром по силе скрежета. У Фробервиля брови заплыли потом, а колени стали свинцовыми. Ле Пишон прерывает запись наблюдений на магнитофонную ленту.
— Причаливаем к какому-то берегу (sic!)… — говорит Фробервиль. — Я не слишком понимаю, что это. Возможно, верхняя часть лавового потока…
Еле проклевывающийся пейзаж ни на что не похож. Батискаф блуждает в ночи.
Вдруг Ле Пишон восклицает:
— Горгонария! Гигантских размеров.
И действительно, великолепная белая-белая горгонария укрепилась на вершине разбитой подушки, внутренность которой выдает структуру постепенно застывавшей лавы.
— Ксавье, фаллосы!
Эту неожиданную новость доставляет Фробервиль. Так и есть: перед акванавтами вырастает лес из фаллосов. Это не дно Атлантики, а просто-таки воскрешенный Делос. Что за странный культ установила здесь природа! Некоторые фаллосы раскололись. По склонам сползает лавовая начинка.
— Весь этот пейзаж круто уходит вниз по левому борту. Скала от нас по пеленгу 330º. Мы поднялись на 10 метров… — продолжает диктовать Ле Пишон.
Вместо только что виденных массивных органных труб правильной формы лавовый поток представляет теперь хаотическое переплетение трубок, то прямых, то искривленных, перекрученных, разломанных и выпотрошенных. Здесь лава вытекала через трещины на ее поверхности (кракелюры) и, мгновенно застывая, порождала подобия почек, волокон, наростов, корочка которых в свою очередь лопалась. Эти кракелюры, эти окаменевшие потоки дали три ландшафтные разновидности: «органные трубы», затем «фаллосы» и, наконец, «пальчики», или «пальцы ног», как их будут называть американцы. А весь пейзаж французы окрестили «лавовой требухой».
— Курс 240º. Я сделал снимок, — говорит Ле Пишон. — Лавовая требуха, разлитая по склону. Здесь фронтальная зона выхода расплавленной массы. Голову даю на отсечение!
И добавляет, самому себе:
— Милая-премилая требуха, и к тому же — анфас. Чудесный будет снимок!.. Слева синева (sic!).
Не отрываясь от бинокля, Фробервиль подает реплику:
— Ты видишь, какой чудеснейший Nematonurus armatus сопровождает нас в течение всего подъема?
Это рыбка длиной сантиметров пятьдесят, вся черная, с безобразной квадратной головой и огромным спинным плавником, который снабжен шипами. Рыбка оторвалась ото дна и держится в свете прожекторов, который, судя по всему, ее не беспокоит. Медленно колеблется, как флаг на легком ветру, ее длинный хвост.
— Ага, испугалась моей фотовспышки, улепетывает, — говорит Фробервиль. Следовательно, эта животинка все же реагирует на свет.
На дне, в нескольких метрах от рыбы, распростерся жирный скат. Он бледно-розовый, с беловатыми пятнами.
— Здесь более рыбное место, чем дно Средиземноморья, — замечает Мишель, который лишен возможности созерцать пейзаж, но прислушивается к разговору и комментариям товарищей.
Скат уставился на непрошеного гостя, расправил свой хвост и равнодушно удалился в темноту, сделав несколько грациозных движений плавниками.
«Архимед» продолжает карабкаться вверх вдоль не очень крутого склона. Затем течение снова прибивает его к почти вертикальному склону. Ле Пишон диктует:
— Мы не более чем в двух-трех метрах от вершины. Уже видны необычные детали, огромные подушки, целый ряд огромных продолговатых подушек…
— Царапнуло.
— Что царапнуло?
— Обшивка.
Опять. Акванавты скоро привыкнут к этому зловещему скрежету. На какое-то мгновенье батискаф словно застопорил ход, и облако ила застлало иллюминаторы. Затем резкий толчок… Аппарат свободен. Ле Пишон продолжает говорить, не обращая внимания на стиль и последовательность изложения:
— Обшивкой задели грунт. Передо мной захватывающее зрелище: скопище огромных, очень свежих надтреснутых подушек. Постоянно задеваем обшивкой о скалу, но зато я успеваю сделать удивительные фотоснимки… (Фробервиль прибит течением к стене.) Фотоснимки века… Весьма странно. Он не может выбраться… Выбрался, снова двигаемся… Глубина 2502 метра. Я своего места не уступил бы и за целое царство (sic!). Величественный фронт лавового потока, только-только образовавшийся… Ой, краб! Он недоволен.
Крупный краб, приподнявшись на лапах, изготовился к атаке, нацелив клешни на батискаф. Его свирепые глаза, посаженные на стебельки, вращаются во всех направлениях. Шум и целое облако поднятого со дна ила заставили краба вылезти из своего логова.
— Все в порядке, мы вырвались, — спокойно говорит Фробервиль.
Пилот не разделял восторгов Ле Пишона, который готов был застрять у стены навечно. Чтобы окончательно выйти на свободу, он подработал активным рулем. «Архимед» сразу же взмыл вверх, и вскоре стена исчезла из поля зрения.