Экспедиция идет к цели

Цокто все было интересно. Конечно, он не мог признаться русскому геологу в том, что приставлен к нему соглядатаем Бадзаром и Накамурой. Цокто должен следить за всеми находками Пушкарева, и если геолог найдет красные камни или алмазы, сразу же сообщить. Если бы не это обстоятельство, Цокто чувствовал бы себя прекрасно.

— Нет, друзья, — сказал однажды Пушкарев, — искать алмазы в этих горах должна специальная экспедиция. Все гораздо сложнее, чем показалось сначала. Оставим эту затею.

— Оставим, — обрадовался Цокто. — Я ведь еще в Улан-Баторе говорил: нет алмазов!

— И Дамдина вряд ли найдем, — сказал Тумурбатор.

Наконец-то и сам Пушкарев понял, зачем он забирается в горы, лазает по скалам, не зная устали: не алмазы ищет! Ищет тело старого Дамдина…

Однажды спросил у Цокто:

— Куда мог деваться Дамдин-гуай?

Цокто почему-то смутился, долго не отвечал. Потом, отведя глаза в сторону, сказал:

— Куда девался? Никуда не девался. Он был стар, очень стар. А когда человек чувствует смерть, он «переходит в степную юрту», ложится на траву и ждет конца. У нас ведь не зарывают в землю, как у вас. Тело Дамдина мы здесь все равно не найдем — в степи искать нужно.

В горы они больше не ездили. И мечта об алмазах потускнела.

— Старому Дамдину камни привозили со всех концов Монголии, — говорил Тумурбатор. — А до революции он их получал даже из Китая и Тибета.

Но Пушкарев не сдавался:

— Почему все же старик послал камни в Ученый комитет? Это же заявка на пиропы!

— Не знаю.

— Пиропы где-то здесь, неподалеку.

Сандагу Александр признался:

— Вся эта история с пиропами и исчезновением Дам-дина что-то мне не нравится. Формально ни к чему не придерешься, а есть какой-то смутный осадок на душе, ощущение того, что именно красные камешки погубили старика.

— Ну, это слишком уж смелое предположение: старый Дамдин, возможно, искал нужные камни для своей работы и сорвался со скалы. И сами будьте осмотрительнее: не сорвитесь!

— Я-то не сорвусь, если не столкнут насильно. Ладно, буду искать уголь, буду искать сланцы, нефтяной газ, воду — все, что угодно. А к пиропам все равно рано или поздно вернусь: они должны быть! Я чувствую: они где-то совсем близко, просятся в руки.

Тревога все сильнее и сильнее завладевала Пушкаревым. Да, араты из артели обшарили ближайшие горы и ущелья, но тела старика так и не нашли. Не получилось Шерлока Холмса и из Пушкарева.

Степное спокойствие обманчиво. Кому-то из тех людей, кого он даже не знает, есть дело до русского геолога, кто-то, возможно, следит за каждым его шагом, ждет чего-то.

Он приезжал на буровую, и здесь ему всегда были рады. Иногда его сопровождали Тумурбатор и старик Луб-сан, сторож лагеря.

В холодные вечера Лубсан деловито разводил огонь в печурке, усаживался на туго свернутые кошмы, вынимал из-за пазухи книжку и, в который раз, начинал неторопливо перелистывать ее. Это была книга Тимякова, подаренная им Лубсану, книга о Монголии, о нем, Лубсане.

В тот самый день, когда экспедиция приехала в эти края из Улан-Батора, Тимяков, поздоровавшись с Лубсаном, протянул ему небольшую книгу в коричневом переплете, тисненном золотом, и сказал:

— Вот, возьми от меня в подарок — о тебе книгу написал.

Лубсан бережно взял заскорузлыми руками книгу и долго рассматривал золотые буквы. Он не умел читать, но знал, что в книгах скрыта большая мудрость, которая делает людей сильными, и потому относился к печатному слову с уважением. Он стал тогда осторожно перелистывать тонкие страницы, усеянные черными непонятными значками, и неожиданно качнулся в сторону, залился беззвучным смехом.

— Да это же мой верблюд Лентяйка! — вскрикнул он. — И я рядом… — Он схватил книгу и ткнул пальцем в свой портрет. — Всем показывать буду. Ая-яй, хорошо… Ну, спасибо. Порадовал старика!

Теперь, сидя в юрте Басмановой на войлоках, Лубсан перевертывал каждую страницу и когда на фотографиях узнавал своих приятелей, их коней и яков, юрты и собак, то снова заливался смехом.

— А чего здесь написано? — спрашивал он и, когда Валя или Пушкарев объясняли, слушал внимательно, боясь пропустить хоть слово.

— Почитай еще, пожалуйста, — просил Лубсан, когда Пушкарев умолкал. — Спрашивать будут — рассказывать придется.