Эксперимент «Исола»

Извинившись, я заторопилась к себе в комнату. Там я, не разуваясь, улеглась на кровать и уставилась в потолок. Все выходило еще непонятнее, чем я думала. Держаться подальше от Генри представлялось мне самым безопасным, но и самым трудным, а может, и не самым разумным. В его словах была какая-то правда – кажется, я попала в ситуацию, где мог понадобиться союзник, и если я хочу в ближайшие несколько часов казаться настоящим участником группы, то лучше всего подыграть Генри. Но в Генри было что-то, отчего я вела себя, как страдающий от нехватки внимания ребенок, который готов плясать со штанами на голове, лишь бы на него посмотрели. Я понимала, что с Генри у меня так было с того самого электронного письма. Каждый раз, когда я заговаривала с Генри, я начинала придираться к себе. Не занудный ли у меня голос? Достаточно ли я весела? Говорю слишком много? А может, слишком мало? Рядом с ним я теряла способность быть нормальной, потому что не знала, какой он меня видит. Может быть, я никогда не знала этого по-настоящему и, может быть, именно поэтому не могла избавиться от мыслей о нем.

Я потянулась за папкой, которую дал секретарь. В ней оказалось сорок абсолютно чистых листов бумаги. Какое-то время я таращилась на них. Неужели такие же папки получили и остальные гости? Потом я достала из сумочки ручку и какое-то время записывала все, что мне уже довелось узнать из документов, которые секретарь заставил меня заучить наизусть. А потом я добавила собственные наблюдения, сделанные во время встречи перед ужином. Я извлекала из памяти все возможные подробности: интонации, взгляды и мои собственные мысли – то немногое, чему удалось застрять у меня в памяти. Работая, я поняла две вещи. Первая – насколько не похожи друг на друга собравшиеся здесь люди. Я и раньше думала, что общество подобралось своеобразное, но теперь поняла это со всей очевидностью. Ни Председатель, ни секретарь так и не сказали, для какой работы отбирают этих людей и в чем она состоит, но трудно было представить себе, что есть в мире должность, для которой подходили бы все эти люди. Телеведущая, старый военный, руководитель предприятия, марафонская бегунья, она же – звездный кадровик… Потом мне пришло в голову, что общая черта у них все же есть. Они все привыкли контролировать, и контролировать других. Я поняла наконец, как в эту компанию вписывается Генри. Это привело меня ко второму прозрению: в материалах, которые мне разрешили просмотреть в кабинете секретаря, о Генри не было никакой информации. Никакой информации, которая, на мой взгляд, соответствовала бы его биографии. Так что я знала не больше и не меньше, чем знала о нем раньше. В этом, конечно, заключалась определенная сложность, но больше, чем что-либо иное, меня интересовало, что это значит. Его добавили в группу позже? Есть ли иное объяснение? Почему я получила информацию не обо всех участниках? От этих мыслей у меня основательно испортилось настроение. В самом низу своего рукописного протокола я приписала: “кто он? зачем он здесь?” – и жирно подчеркнула эти слова.

Я несколько раз перечитала написанное, а потом сожгла лист в камине. Когда осталась одна зола, я вымела ее и спустила в унитаз. Потом начисто протерла камин. Секретарь ясно дал понять: операция секретная и должна таковой оставаться.

Генри

Увидев Анну на бурой от мороза траве перед домом, я оторопел. С тех пор как мы виделись в последний раз, она словно постарела на десять лет. Из худенькой стала истощенной, из светлой превратилась в прозрачную. Кожу словно туго натянули на череп, резкие черты ее лица казались теперь грубо вытесанными. Кызылкумский проект явно оказался не курортом и дался ей очень дорого. Дело было не только в том, что Анна выглядела измотанной – она выглядела сломленной, причем каким-то жутким образом.