Экспериментальный фильм

«Мне так жаль других матерей, – писала миссис Уиткомб, внутренний голос гудел в моем пересохшем горле. – Они цепляются за свою печаль, предаваясь ей публично, они любят свою печаль так, как любили бы своих отсутствующих птенцов. При этом я завидую им, а когда на меня находят темные приступы отчаяния, ненавижу их. Иногда я наблюдаю, как слезы их обретают форму в проявляющем растворе, потом намеренно подношу их к яркому свету прежде, чем затвердеет закрепитель, и смеюсь, наблюдая, как они растворяются навсегда.

Среди протеже Кэтрин-Мэри, посещающих ее сеансы, я не вижу ни одного, кто обладал бы хоть малой толикой ее дара, и это приносит мне горькое удовлетворение. Но этот новый мальчик, как она утверждает, не похож на всех прочих. Его талант, как и мой, проявляется через объектив – дитя новой эпохи, юный технический гений, столь же далекий от вращающихся столов, как я ныне далека от отвратительной мазни мистера Кнауфа, всех этих кистей из конского волоса, неряшливых палитр и заляпанного красками ножа, которым он перерезал собственное горло. Этот мальчик носит славянское имя, такие я часто слыхала в Гадс Иар, откуда нас выгнало безумие моего отца… Сидло, да. Вацек Сидло».

Были ли там фотографии? Пока мне не попалось ни одной. Я решила порыться в коробке, но вспомнила, что ее украли. Чертов Вроб. К тому же это был сон.

(Да, сон, всего лишь сон.)

Голова раскалывалась, из глаз сыпались искры. Библиотекарша мерцала, то появляясь, то исчезая, в окружении светящейся ауры. Моя рука продолжала упорно писать, но строчки становились белыми, а страницы черными; имя Сидло вспыхнуло, точно муравейник, облитый бензином, огненные буквы-насекомые с оглушительным треском разлетелись во всех направлениях.

Библиотекарша превратилась в миссис Уиткомб; густая вуаль, похожая на сетку пасечника,

не скрывала ее злобного оскала – синие, как у трупа, губы, острые хищные клыки. Голову украшал венок из увядших цветов. Наклонившись, она зашептала в мое омертвевшее ухо:

– Я приняла вызов Кэтрин-Мэри, я дала ему образ для игры, чтобы он мог доказать свои способности. Моя рука лежит на его лбу, как лежала на лбу Хайатта, когда у него был жар, как лежит на лбу Хайатта рука Госпожи, внутри меня.

Сестра, сестра, когда я опустила пленку в химический раствор, он вновь ожил, мой обожаемый мальчик, я видела, как он бежит через лабиринт и смеется, мысли мои тянулись, подобно шелковым нитям, из моего собственного черепа к голове Вацека, а оттуда к катушке с пленкой, которую он держал в руках.

Хайатт в миниатюре, нарисованный тенью, выгравированный ядом и воспламененный любовью и печалью.

Мои воспоминания удаляются все дальше, спичка, поднесенная к пламени, которое никогда не гаснет…

Это так впечатляюще».

Впечатляюще. Она выбрала именно это слово. От «впечатлить». Отпечатать.

Вацек Сидло, отпечатавший пленку, покрытую нитратом серебра, на ней оставались неосязаемые отпечатки пальцев его прекрасной покровительницы, миссис Уиткомб.

Смотреть наверх было слишком мучительно, поэтому я опустила взгляд. Снова увидела собственную руку. Хотелось лечь в темноте, с мокрым полотенцем на глазах. Хотелось оказаться где угодно, только не быть здесь, не бродить вслепую по темному дому, натыкаясь на мебель и зная, что тебя преследует некто в пыльных длинных юбках, шуршавших словно змеиная кожа.

«…мое бедное слепое дитя, бедный Вацек…

…я рада, что ему не придется увидеть то, что я пытаюсь вернуть в этот мир…

…невидимое, ставшее видимым, потерянное и вновь обретенное…»

Неожиданно из темных комнат я вырываюсь наружу, туда, где сверкает яркий солнечный свет, превративший черноту перед моими глазами в плотную красную пелену, и вокруг – лабиринт, стены которого сплетены из колючих веток. Я двигаюсь медленно, гравий хрустит у меня под ногами, сворачиваю за угол, еще один, еще один…

Надо идти быстрее, как можно быстрее. Красная пелена все еще стоит перед моими глазами, я шатаюсь, не могу удержаться на ногах и падаю на колени. Шелест ткани, подобный звуку разрываемой бумаги, ледяное дыхание у меня на затылке.

Здесь никто не хочет видеть тебя, сестра. Даже ты сама. Но ты все равно приходишь, снова и снова.

Что мне сделать, чтобы ты больше не приходила?

Яркий свет и невыносимый жар. Я знала этот голос, хотя отчаянно не хотела признаться себе в этом. Все тело ломило от боли, в особенности пальцы, сжимавшие перо, запястье так вывернуто, словно я пыталась писать левой рукой. Два совершенно разных почерка, ни один не похож на мой, менялись местами на бумаге, словно записывая некий беззвучный разговор, вопросы и ответы. Протокол встречи, которой не было.

Это сработает?

ДА

Мне стоит попробовать?

НЕТ

Почему нет?

НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕ ВЫЙДЕТ

Но если я все-таки попробую?

ЧТО БУДЕТ, ТО БУДЕТ