К каким выводам пришел Л. А. Словохотов, рассматривая соотношение адата и шариата? В отличие от И. Ибрагимова и Т. Сейдалина, он не стремился минимизировать влияние ислама на Казахскую степь. Не сомневаясь в том, что казах «все более и более делается мусульманином»[522]
, оренбургский юрист тем не менее считал местную религию переплетением шаманизма и ислама[523]. Называя себя сторонником «правового и общегражданского прогресса», Л. А. Словохотов, несмотря на критику европоцентризма, решительно выступал против шариата. Этот взгляд основывался на убеждении в том, что мусульманское право не способно к развитию и в силу этого не может ускорить прогресс казахов[524]. Таким образом, здесь мы не находим какой-либо принципиально новой позиции. Л. А. Словохотов, хотя и не настолько явно, как В. В. Григорьев, стремился противопоставить шариат и адат. Последний рассматривался в качестве ресурса для цивилизационного сближения империи с Казахской степью. Поэтому неудивительно, что Словохотов решил пренебречь фактическим материалом и обосновать свое мнение, основываясь на трудах таких мыслителей и писателей, как Э. Ренан, Р. Шпрингер, В. Ирвинг, а также на работах русских ориенталистов (В. В. Григорьева, Н. И. Ильминского), отличавшихся известной долей исламофобии[525].Подводя итоги, следует заметить, что период второй половины XIX — начала XX в. знаменуется значительным разнообразием сборников и записей казахского обычного права. Появление большинства из них не было связано с потребностями кодификации. Эти работы представляли собой этнографические очерки, обзорные работы, попытки систематизации и научного анализа. Однако были и такие авторы (особенно Н. И. Гродеков), которые стремились развить подходы своих предшественников — других востоковедов (например, И. Я. Осмоловского) и увидеть в адате динамично развивавшуюся правовую систему, которая является обширной частью исламской правовой культуры. Однако их выводы не всегда носили принципиальный характер. Политические реалии и служебное положение ставили Н. И. Гродекова в двойственное положение, заставляя периодически пренебрегать теми или иными научными догадками и в угоду государственным интересам противопоставлять адат и шариат. Другая интересная черта того времени — интерес к казахскому обычному праву среди самих инородцев, находившихся на имперской службе. Этот феномен колониального посредничества уже не сводился к массовому присвоению знаний, когда «туземцы» рассматривались только в качестве информаторов. Во второй половине XIX в. обе стороны (инородцы и русские) стремились к совместному производству знаний, создавая свои собственные, часто непохожие друг на друга версии казахского обычного права.