Эксперт № 04 (2014)

— Да, известно, что в России такое сотрудничество начинает разворачиваться. И у Roche есть совместные проекты с российскими компаниями. Но ведь Россия для вас не очень доходное место? Вы производите исключительно инновационные препараты, потребляемые в основном в развитых странах. Не рискуете ли вы без диверсификации? Многие крупные компании меняют свои стратегии, некоторые покупают дженериковые подразделения...

— Действительно, основные продажи нашей компании приходятся на развитые рынки. Более чем две трети всех новых лекарств продается именно на них. Но посмотрите: даже при весьма скудных темпах роста объем фармрынка зрелых стран будет в 2016 году под 700 миллиардов долларов, объем рынка развивающихся — вдвое меньше. И мы будем бороться за тот небольшой рост на развитых рынках своими новыми продуктами. Действительно, некоторые крупные компании вложились в дженериковый бизнес. И не только затем, чтобы следовать мировому тренду роста на развивающихся рынках и увеличивать таким образом свою прибыль не за счет маржи, а за счет объемов. Не все так просто. Есть еще одно объяснение: их портфель инновационных препаратов не изобилует новыми разработками. А денег много. Вот они и вкладываются в то, что позволит им держаться на плаву, пока не повезет с новыми интересными проектами. Roche, к примеру, так не делает: компания всегда озабочена качеством своего портфеля, который весьма разнообразен.

— За счет чего?

— Нам везет, ей-богу, нам везет.

— «Нам везет» — слишком простой ответ. В чем все-таки основа того, что у Roche на протяжении десятилетий хороший перспективный портфель, и где гарантия, что и через десять лет он будет перспективным?

— Я хотел быть скромным, но могу быть и хвастливым. На нас работают самые лучшие ученые. У компании есть четыре мощных исследовательских центра. Один из них — Genentech в Сан-Франциско, второй — в главном подразделении в Базеле, третий — Chugai в Японии, а четвертый — центр диагностических исследований в Швейцарии. Все четыре, так уж было изначально определено, достаточно самостоятельны — со своими идеями, методами, культурой. По мнению президента компании, это содействует лучшему творчеству. При этом все четыре центра тесно сотрудничают между собой.

— Но они все равно должны следовать общей стратегии компании?

— В том-то и дело, что общей. Разумеется, мы работаем согласно плану. А наш план — создание инновационных средств в области онкологии, метаболических заболеваний, заболеваний ЦНС, в области вирусологии. Причем если в какой-то области мы не достигаем сиюминутного успеха, то это не означает, что мы прекращаем работу в этом направлении и бросаемся решать другие насущные медицинские потребности, хотя в принципе это тоже может быть неплохой стратегией. Мы можем заморозить на время проект до лучших времен, чтобы в данный момент, пока что-то не складывается, не разбрасываться деньгами.

— Ну хорошо, я была в японской компании Takeda, у них тоже несколько исследовательских центров, они тоже говорят про лучших ученых — в чем все-таки ноу-хау Roche?

— Поверьте, я уже сказал: нет никакого ноу-хау. Все дело в том, что у нас лучшие ученые и лучшие компетенции в определенных областях. В качестве примера хочу привести историю разработки герцептина — хорошо известного препарата от рака молочной железы. Когда мы стали проводить клинические исследования, настроения были весьма пессимистические: на терапию герцептином отвечали лишь 20 процентов пациентов, для остальных 80 процентов он не работал. В другой компании такой проект был бы похоронен. Терять продукт, в который вложена не одна сотня миллионов, на этапе клинических исследований не катастрофа, но что-то вроде того.