Эксперт № 40 (2014)

— На деле здесь два разных вопроса: возможна ли сегодня большая теория и нужна ли она? Давайте на минуту вернемся к марксизму. Когда Маркс публиковал свои тексты, сами по себе они еще не были большой социальной теорией. Даже когда эти тексты читались и горячо обсуждались в студенческих кружках, они все еще не были таковой. Большой теорией они стали благодаря тому, что в самой разной среде — социальной, профессиональной, политической — этот взгляд на общество, его критика прошли через пласты жизненных обстоятельств, ожиданий, предпочтений. «Большим» марксизм стал, когда Маркса начали читать заводские рабочие и примерять к своей жизни. Масштаб теории определяется широтой ее социального использования.

«Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие» Карл Маркс

Противоположный пример — американский социолог Толкотт Парсонс, который, в отличие от Маркса и в противовес ему, предложил модель стабильной общественной системы, сразу продвигая ее как большую теорию. Это походило на успешную рыночную операцию: «Вы нуждаетесь в большой теории? Я вам ее дам». Однако в отличие от работ Маркса, критически объясняющих, как капитал делает историю, теория Парсонса в основном перекодировала обыденный мир в ученые термины. Протоколом этой перекодировки служил тезис устойчивости: общество функционирует системно и стабильно, любой обмен внутри системы и ее гармонических подсистем стремится к равновесию и так далее. В послевоенной социологии США, Германии и даже, с некоторыми оговорками, СССР этот способ перекодировки стал господствующим. Но уже нефтяной кризис 1973 года в США показал, что король голый: теория стабильной системы плохо объясняла рост цен и безработицы.

Теперь можно вернуться к вашим двум вопросам. Возможна ли большая теория в смысле Парсонса? Да, она всегда возможна. Как и полвека назад, сегодня социологи, экономисты, историки наперебой предлагают большие теории. Нужна ли она? Скорее, это дело институционального и политического спроса. А вот возможна ли большая теория в смысле Маркса, которая переводится на множество языков разных общественных сфер и стилей жизни? Это требует длительной социальной и исторической работы.

— Если взять Францию, которой вы активно занимаетесь, там мы знаем имена философов и социологов, например Сартра, Фуко, Бурдье — и список можно многократно увеличить, — которые одновременно занимались наукой и формировали общественное мнение. В дореволюционной России многие крупные ученые-обществоведы были одновременно активными общественными деятелями и даже лидерами политических партий. Достаточно вспомнить такие имена, как Милюков, Струве, Туган-Барановский и многие другие. Тот же Ленин начинал с того, что написал фундаментальный труд по экономике — «Развитие капитализма в России». Какая-то часть перестроечных деятелей тоже имела отношение к общественным наукам и пыталась применить свои знания к политике (удачно или неудачно — другое дело). А сейчас практически никто из деятелей общественных наук, кроме политологов, многие из которых не столько ученые, сколько публицисты, в общественной активности не замечен.

— В конце 1980-х российские социологи жили ощущением, что сейчас начнется настоящая наука: мы наконец объясним общество без партийного надзора, причем, что интересно вдвойне, — общество перемен. Увы, прорыв не состоялся. Одна из причин этого — режим диалога социологов с государством: неудачное амплуа советников «по реформам» и экспертов по бюрократически заданным «социальным проблемам». Другая причина — нехватка низовой научной демократии, которая облегчала бы институционализацию познавательных вопросов в форме проектов, лабораторий и так далее.