Эксперт № 40 (2014)

О втором имеет смысл сказать чуть подробнее. И сегодня исследователь, который пытается институционализировать в России новое направление, наталкивается на две преграды. Первая — сопротивление институциональной структуры академий и университетов. Вторая — модели языка и мышления, пользующиеся успехом у «своей» администрации и внешних заказчиков, часто враждебных социальной критике. Как следствие, большие институциональные проекты говорят на шершавом языке, попросту не интересном образованной публике и даже коллегам. Зачастую вопросы, диктуемые заказчиком, игнорируют коллективный опыт современного российского общества, насыщенный и травматичный. В свою очередь, исследователи, которые могли бы предложить образованной публике глубокую проблематизацию в духе Фуко или Бурдье, не располагают достаточными институциональными ресурсами, чтобы их осуществить. Круг замыкается. Я намеренно оставляю в стороне вопрос о финансах. Со второй половины 2000-х годов общая финансовая емкость университетского и академического сектора значительно выросла, тогда как интеллектуальная — заметно меньше. Проблема в устройстве самих центров знания.

«Идеи управляют и переворачивают мир... весь социальный механизм покоится, в конце концов, на мнениях» Огюст Конт

Большинство тех французских и дореволюционных русских исследователей, теоретиков, что вы назвали, обращались к образованной публике с такими вопросами и на таком языке, которые эту публику вдохновляли. Когда сегодня образованный читатель открывает большинство социологических текстов, первый барьер, на который он наталкивается, — языковой. Непрерывная адресация российских социологов к государству-заказчику на бюрократическом языке или к фирме-заказчику на языке маркетинговом по-прежнему исключает диалог с теми новыми социальными слоями, что сформировались за эти двадцать пять лет.

— Но Ленину, когда он писал свое «Развитие капитализма в России», причем в ссылке, ничего, кроме статистики, которую он самостоятельно обрабатывал (что было значительно сложнее, чем сейчас), не потребовалось. С другой стороны, если взять упомянутых французов, то сказать, что они творили в спокойное время, тоже нельзя. Тем не менее они нашли слова, которые в тот момент подхватило гигантское количество людей.

— Ленина и Фуко объединяет важная черта. Почти как и все французские социологи, философы, историки, которыми мы восхищаемся, они не были университетскими преподавателями. Эти авторы были или «вольными стрелками», или сотрудничали в необычных институтах, которые благоприятствовали публичности науки. Например, Пьер Бурдье с ранних социологических лет работал в Высшей школе социальных наук, которая была создана как антитеза бюрократизированному и иерархическому университету. Сотрудниками той же институции были Клод Леви-Стросс, Ролан Барт и ряд не менее известных исследователей.

«Социология, подобно истории, дает сначала “прагматическое” истолкование, основываясь на рационально понятных связях действий» Макс Вебер

Почему вместе со всем миром мы знаем сегодня эти имена? Потому что их обладателям выпал шанс институционализировать свои научные интересы и сделать это коллективно. В начале 1960-х годов во Франции было несколько таких проектов, которые предоставили «слишком умным» институциональные ресурсы и, таким образом, создали кумулятивный эффект. Без этого им приходилось бы поодиночке приспосабливаться к куда менее благоприятному университетскому режиму, чем-то похожему на наш. Что не менее важно, свои исследования они могли вести, будучи освобождены от непрерывной охоты за грантами и битв с бюрократией, с пожизненной гарантией на свободный научный поиск. В результате весь мир узнал, что самый острый и смелый интеллектуальный поиск ведется в Париже.