Эксперт по убийствам

И еще Обри думал о Хедли. Тот все же не пришел к нему в кабинет, но Бернард не держал на него зла. Парень первый раз в жизни влюбился и, конечно, потерял голову. Но Хедли понимал, как ему в жизни повезло, и из благодарности готов был рыть землю носом. То, что случилось, послужит ему серьезным уроком: от полученного выговора Хедли был просто сам не свой, так что к этой теме не стоило и возвращаться. Более того, Обри решил загладить свою предыдущую вспышку гнева и разрешить Хедли провести девушку за кулисы, показать ей актерские гримерные и даже пройтись с ней по сцене, во всю мощь освещенной огнями рампы. Судя потому, что ему рассказывали об Элспет, это доставит большую радость и девушке, и Хедли. Впрочем, с таким подарком можно подождать до следующей недели — она ведь пробудет в Лондоне не один день. Насколько он понимает, у этой пары есть будущее: они оба не избалованы любовью родителей, а с другой стороны, не ранены жестокостью или предательством и, значит, не заражены недоверием к людям. Именно поэтому свалившейся на них любви, такой, о которой эти ребята лишь читали в журналах или смотрели фильмы, они не испугались, а отдались ей всей душой, просто и бесхитростно. Обри содрогнулся, вспомнив вдруг описанную в газетах историю об убитой в поезде несчастной девушке, которая, по мнению прессы, стала жертвой необузданной страсти. А вот между Хедли и Элспет тихая и светлая любовь. И в такой простой, нетронутой чрезмерными чувствами жизни есть немало преимуществ. Обри будет помогать этим молодым людям совершенно бескорыстно и чем только сможет. И ему казалось, что это принесет ему намного большее удовлетворение, чем любое из его достижений на театральной ниве.

Если бы он знал, какое бремя ответственности ему придется нести всю свою жизнь, то, наверное, выбрал бы иную стезю. Каждый день в театре, как и в те долгие четыре года на фронте, люди ждали от него чего-то особенного — перемен в своей судьбе к лучшему и даже спасения их жизни. Конечно, и от актеров многое зависело, но главная ответственность всегда лежала на нем — именно Обри открывал им дорогу к славе и деньгам. И вот теперь, в свои шестьдесят пять лет, он совершенно выдохся, настолько выдохся, что ему хотелось раствориться в воздухе. Возможно, наступит день, когда он все оставит и уйдет, но прежде ему необходимо кое-что сделать, и сделать не откладывая.

Бернард осушил бутылку и подошел к книжному шкафу, где на фоне томов Беннетта [18]и Уолпола [19]из серебряной рамы на него глядела женщина. Фотографии было лет сорок, если не больше; с того времени и до дня ее смерти лицо женщины сильно постарело, но Обри помнил его именно таким, как на этой фотографии.

— Мы уже совсем близко, — сказал он, поднимая бокал в честь их безмолвного договора. — Мы уже совсем близко.

Хедли Уайт стоял через дорогу от «Нового театра», стоял под дождем и пытался понять, как же так случилось, что его жизнь вдруг полетела под откос. Он стоял уже около часа, прислонившись к железным воротам, отделявшим двор дома номер шестьдесят шесть по Сент-Мартинс-лейн от людской суеты, и под прикрытием сумерек наблюдал за происходящим на другой стороне улицы. Вскоре после полудня вдоль стены «Нового», в продуваемом насквозь переулке, начала выстраиваться длинная очередь. Но те, кто в ней находился, не проявляли ни торопливости, ни раздражительности, наоборот, демонстрировали радостное возбуждение и дружелюбие, обычно сопутствующие компании людей, объединенных одной целью. Очередь, которой не видно было конца, огибала служебную дверь «Нового» — возле нее он впервые увидел Элспет — и тянулась в сторону «Уиндхема», заканчиваясь где-то на Чаринг-Кросс-роуд. Все билеты были давным-давно распроданы — еще в те дни, когда объявили, что пьесу скоро снимут со сцены, — и тем не менее возле театра выстроилась толпа оптимистов, возлагавших надежду на свободные места в последних рядах партера и на галерке. Даже когда двери распахнулись и самые везучие из впереди стоящих все-таки попали в зал, очередь практически не уменьшилась.

Элспет понравилась ему с той самой минуты, как он впервые приметил ее возле служебного входа, где она терпеливо стояла рядом с пожилым мужчиной — как выяснилось позднее, своим дядей — и ждала автографа Рейфа Суинберна. С единственной мыслью оказать ей любезность — он знал, что актер еще неизвестно сколько пробудет с блондинкой, что заявилась к нему посреди второго акта с бутылкой джина и мараскиновой вишней, — Хедли предложил отнести программку за кулисы и там попросить актера ее подписать.

«Хорошенькая?» — спросил Суинберн, тщательно выводя ее имя и украшая автограф своими обычными лихими закорючками. Описывая девушку, Хедли покраснел, за что и был наказан безжалостными насмешками.

«Ладно, я оставляю ее тебе. — Суинберн бросил лукавый взгляд на блондинку. — Я, как видишь, сегодня уже занят. Но ты, смотри, не подведи меня — добейся от нее согласия».