Эксперт по убийствам

Финальная сцена приближалась к концу, и Эсме Маккракен поставила четыре стула вокруг столика, стоявшего за кулисами, справа от суфлерской будки. Со своего места Эсме могла видеть лишь часть сцены и два первых ряда партера, но ей и ни к чему было смотреть на весь зал — она и так знала, что все зрители как один сейчас не сводят глаз с Джона Терри, одиноко сидящего на сцене перед подносом с нетронутой едой. Она тяжело вздохнула. Бог знает, почему эта дешевая, сентиментальная сцена каждый раз производит такой эффект. Еще минута, и кто-то из зрителей не выдержит того, что уготовано Ричарду в Тауэре, и из зала раздастся придушенное рыдание. Маккракен могла предсказать его почти с той же точностью, что и легкий стук за декорациями — сигнал Бернарду Обри, что пора выходить на сцену. Когда этот сигнал раздался, Обри, одетый в кольчугу стражника, протиснулся мимо нее, обдав запахом спиртного, столь же ощутимого, как и прикосновение его фетрового костюма. Ворча себе под нос, она протерла три винных бокала и стаканчик для виски и поставила их на столик, теперь уже полностью готовый к нелепому ритуалу. Школьники все они, да и только! Как будто у нее нет других дел, кроме как готовить площадку для забавы горстки избранных. Усмехнувшись при виде бутылки клерета — какие выбрасывают деньги, при том, что ей платят сущие гроши! — она поставила ее рядом со штопором. И наконец, завершая аранжировку, Эсме сняла с полки и разместила на подносе хрустальный графинчик, и тот сразу же заискрился в лучах рампы вместе со своим янтарным содержимым. Немудрено, что графинчик был полупустой, — судя по дыханию Обри, он сегодня к нему уже не раз приложился; но это, разумеется, не извиняло его свинского к ней отношения. Эсме оглянулась вокруг — убедиться, что никто на нее не смотрит, вынула из графина хрустальную пробку и плюнула в него.

Она отошла от столика как раз вовремя. Флеминг, закончив последнюю реплику, уже шагал со сцены за кулисы. Швырнув на ходу Маккракен пергамент с отречением Ричарда от престола, он, следуя традиционной церемонии, распечатал бутылку. И тут же появился Обри, чья эпизодическая роль стражника в кульминации пьесы длилась считанные минуты. Он двинулся мимо Флеминга, но актер схватил его за руку.

— Разве вы сегодня не с нами? — прошептал он язвительно. — А у нас такая веселая компания. Неужели откажетесь выпить с нами за успех?

Обри стряхнул его руку и уже приготовился огрызнуться в ответ, как вдруг замолчал. Маккракен обернулась посмотреть, что отвлекло его внимание, и в двух шагах от себя увидела Лидию, стоявшую у края сцены в ожидании конца спектакля и своего выхода на аплодисменты. Актриса улыбнулась Обри, и тот сразу присмирел. Вынимая пробку из графинчика, он лишь бросил злобный взгляд на Флеминга. В это же время второй актер уже разливал вино по бокалам; от его внимания не ускользнула накаленность атмосферы, но он не имел ни малейшего представления, чем она была вызвана.

И тут со сцены отчетливо зазвучал голос Терри. «Представляю, как смеялся бы Роберт!» — произнес он свою знаменитую финальную фразу с той сдержанной, мрачной насмешкой, что придавала всей сцене особую силу. Занавес опустился. Под гром аплодисментов — еще более звучный, чем обычно, — Терри походкой триумфатора покинул сцену и, подойдя к столику, поднял свой бокал.

— За упокой театра! — произнес он, глядя на Обри, и залпом осушил бокал.

Маккракен, чей бунт никогда не переходил границ дозволенного, замерла, потрясенная его дерзостью, а Флеминг лишь рассмеялся и поставил на поднос нетронутый бокал. Пока остальные актеры собирались вокруг них, готовясь к бессчетным выходам на аплодисменты, Обри налил в стаканчик остатки виски, который осушил до дна, и зашагал к лестнице, ведущей в его кабинет.

Пенроуз, стоя возле служебного входа, нетерпеливо ждал назначенной встречи с Обри, тщетно пытаясь скрыть свое раздражение неумолчной болтовней швейцара.

— Я так много народу не видал лет двадцать пять, а то и больше, — удивленно говорил швейцар, разглядывая толпу в переулке с таким выражением на лице, будто в этом театре аншлаг был только первый раз, а не в течение всего года. — Но раньше публика была другая: все в экипажах и вечерних туалетах, с букетами цветов, черными тросточками с серебряными набалдашниками. А теперь приходят в чем попало и клянчат автографы на фотографии. А все равно похоже на старые времена.

Размышляя о том, как может человек, изо дня вдень и из года в год делая одно и то же, все еще радоваться и удивляться своей работе, Пенроуз в ответ улыбался и кивал.