Экспертиза любви

— В этом районе города вариант только один. «Писающий летчик».

Он усмехнулся:

— Не очень оригинально, но для тебя я готов.

— Ты что, не любишь это место?

— Оно мне знакомо, как моя собственная квартира. Разве вы, когда учились, не совершали сюда паломничества каждый день?

— Конечно! За это я его и люблю. Я когда маленькая была, почти каждый день ходила к этому памятнику гулять с отцом.

Соболевский припарковал машину на боковой улице — через квартал от пешеходной зоны бульвара, ведущего к полукруглой площадке, вышел и открыл Лене дверцу:

— Пошли.

На воздухе было еще тепло и по-летнему пахло пылью, зноем и последней в этом году скошенной на газонах травой. Но к этим привычным запахам лета уже предательски подступал порывами сухой ветер. Он нес с собой тревожащую прохладу осени, и его первые жертвы — сухие листья с шорохом падали на тротуар к ногам Лены и Соболевского.

— Как жаль, что скоро лету конец, — сказала Лена.

— Конец — делу венец, — улыбнулся ей Соболевский, но его слова почему-то показались Лене такими же тревожащими, как ветер. В молчании переулком они вышли на площадь к институту. Статуя летчика темной громадой возвышалась на постаменте. Она подсвечивалась прожекторами с земли, и поэтому все окружающее монумент казалось еще темнее, чем было. Но даже в этой темноте каменный гигант подавлял собой и строения, и людей, и машины, кое-где все-таки притулившиеся возле домов в арках и проходах. Все институтские окна тоже были темны, и только в просторной лоджии с колоннами около входа ярко горели фонари. Лена подбежала, вскочила на ступеньки, змейкой прошлась между колоннами.

— Эту богадельню я окончил двадцать два года назад, — прислонился к одной из колонн Соболевский. Ни улыбки на его лице, ни теплоты воспоминаний — ничего этого не заметила Лена.

— Что, не нравилась альма-матер?

— Нет, не нравилась, — он привычно засунул руки в карманы. — Дурацкое было тогда время. Кто был поумнее из преподавателей, все разъехались. Студентов набирали — лишь бы кто подал заявление… В общем, почти вычеркнутые из жизни годы. Не от кого было учиться, некого было учить. Я даже не радовался ни когда поступил, ни когда закончил. Деваться было некуда, потому пошел в медицинский. Хотел на юриста, но тогда уже было не поступить. — Лена слушала во все уши. А Соболевский сам не понимал, чего так разоткровенничался перед девчонкой. Было в ней что-то подкупающе детское. С ней было очень легко. Давно его уже ни к кому так не тянуло. Они с Леной так и стояли — он возле одной колонны, прижавшись к ней спиной, она — точно так же возле другой.

— Я когда окончил, думал — куда теперь с этим образованием? Решил — в больницу. Но уже буквально через несколько недель понял, что очень многого не знаю, не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму. И вряд ли кто сможет меня научить. Старшие учить не хотели — кому это нужно, передавать с таким трудом добытый опыт? А младшие — сами ничего не знали. Слишком много пробелов оказалось в нашем образовании той поры. Но я проработал лет пятнадцать терапевтом. А потом ушел.

— Почему?

— Невозможно же всем всю жизнь прописывать одни и те же препараты.

— Как грустно! — Лена пожала плечами. — У нас уже было совсем не так. Драли нас как сидоровых коз, чтоб учились. И отчисляли — будь здоров, особенно с первых курсов. И конкурс был такой, что я очень волновалась, поступлю или нет. С репетиторами занималась. И мама моя тоже с репетиторами занималась, чтобы поступить.

— Ну так ты сказала, что твоя мать старше меня. Тогда ведь все перевернулось, чуть не за пару лет.

— Наверное. Если хочешь, я могу спросить, в каком году она поступала. Впрочем, это можно и высчитать.

— Какое это имеет значение?

— Никакого.