Экстрасенс разбушевался

После завтрака я навестил Воронова, попросил позвать Терещенко и рассказал историю им. Выслушали меня с угрюмыми лицами.

— Ну, и что теперь? — спросил министр.

— Вам не будет ничего, — успокоил я. — Спали, ничего не слышали. Это моя личная война, Владимир Сергеевич. Так что оправляетесь в город, посещайте магазины, покупайте подарки родным. Кстати, возьмите, — я достал из кармана конверты с командировочными от Шредера. Мы с Викой их не тронули. — Пригодятся. У меня здесь будет работа и зарплата.

Воронов с Терещенко помялись, но конверты взяли. Вот и правильно.

— Жаль расставаться, Михаил Иванович, — вздохнул Терещенко. — Когда теперь свидимся?

— Еще в этом году, — успокоил я.

— Не боитесь КГБ? — удивился он.

— Им будет не до того.

Он внимательно посмотрел на меня, но задавать вопросы не стал. На том и расстались. Я вернулся к себе в номер. Собирался выгулять любимую по Франкфурту, но позвонил портье — за мной приехал полицейский. Я оделся и спустился вниз. Полицейская машина отвезла меня в комиссариат. Там меня без проволочек провели к чиновнику в гражданском костюме. Он представился гаупткомиссаром Бахом. Немолод, полноват, с отвисшими брылями щек.

Для начала Бах попросил мой паспорт. Я вручил его с замиранием сердца. Вот сейчас листнет и увидит, что не въезжал по нему в Германию. Бах, однако, листать не стал. Открыл на нужной странице, сверил фотографию с оригиналом и вернул. После чего подробно расспросил о ночном происшествии. Его молодой помощник в это время лихо стрекотал на электрической пишущей машинке, составляя протокол. По завершению допроса мне дали его на подпись.

— Хорошо, что владеете немецким языком, — заметил Бах. — Переводчика с русского отыскать непросто. И представителя советского посольства не потребовали.

— У меня теперь там нет друзей, — вздохнул я.

— Понимаю, — кивнул он. — Первый такой случай в моей практике. Агенты КГБ попытались похитить соотечественника! Чем вы их так разозлили? Диссидент?

— Целитель, герр Бах.

— Знаю, — сказал он. — Читал в утренних газетах. Журналисты называют вас волшебником. Дескать, слепые прозревают, парализованные ходят. Но одно другому не мешает.

— Не в моем случае, герр Бах. Я не собирался просить политического убежища в Германии. Просто в КГБ хотели, чтоб работал на них — исцелял иностранцев за большие деньги. А они бы клали их в свои карманы. Люди, приказавшие меня похитить, не патриоты. Жулики.

— Погодите! — заинтересовался он. Открыл ящик стола и извлек из него газету. — Вот! — протянул мне. — Объявление на четвертой странице. Прочтите. Очень необычное, потому заинтересовало.

Я взял газету и развернул, мельком заметив, что она сегодняшняя. Нашел рекламное объявление на указанной странице. Большое, в красивой рамке, да еще с изображением возложенных на человеческую голову рук.

«Целитель из СССР излечит вас от тяжелых болезней, — гласило объявление, — включая те, перед которыми бессильна современная медицина. Тысячи официально подтвержденных случаев, быстрый результат. Подробности и предварительная запись по телефону». Далее следовали цифры номера. На миг я похолодел. До сих пор считал, что попытка похищения — месть Слизня, который наплел про меня гадостей посольским. Ошибся. Оказалось, четкая и продуманная операция. Даже публикация объявления в номере с рассказом о моих успехах в Германии не случайность. У них все бы вышло, если б не проснулся. Привезли бы нас, как миленьких, в Москву, где поставили перед фактом. Или исцеляй, или десять лет колонии за измену Родине. В том числе беременной Вике. Мрази! Ненавижу!

— Что скажете? — спросил Бах.

— Это афера КГБ.

— Вы уверены?

— Абсолютно. В СССР нет целителя с такими же способностями. Официально они подтверждены только у меня. Я один могу говорить о тысячах исцеленных и подтвердить это документально.

— Ясно, — он забарабанил пальцами по столу. — Вы готовы повторить сказанное перед прессой?

— Для чего?

— Чтоб не дать совершиться преступлению. Тяжело больной человек готов на многое. Мой долг — остановить мошенничество. Одновременно это защитит вас.

— От кого?

— КГБ. Неприятно говорить вам, герр Мурашко, но задержанных вчера в отеле придется отпустить. Дело не имеет судебной перспективы — нет улик. Только ваше заявление и показания официанта ресторана. Только этого мало.

— А как же пистолет, рация, дубинка? — удивился я. — Баллончик с газом, наконец?

— На них не нашли отпечатков пальцев задержанных. Видимо, успели стереть. Да и пистолет не настоящий — искусно выполненный муляж. Это не оружие. Судья, разумеется, все поймет, но решение вынесет в пользу обвиняемых. Он обязан соблюдать закон. Но пока дело не пошло в суд, вы вправе говорить, что угодно, — он хитро посмотрел на меня. — Я не первый год служу в полиции, герр Мурашко, и хорошо знаю, что спецслужбы опасаются огласки. Поднятый прессой шум заставит КГБ отступиться. Тем более, тут особый случай. Вы не перебежчик и не диссидент. У СССР нет и не может быть к вам официальных претензий.

Вообще-то есть, но об этом лучше промолчать.

— Согласен, — кивнул я. — Когда?