Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Нина, жена генерала Буталина, ждала возвращения мужа, чтобы вместе с ним отпраздновать двадцатипятилетие свадьбы. Генерал обещал вернуться домой пораньше в их загородный красивый коттедж, куда они переселились из Москвы. Нина накрыла в гостиной стол, расставила хрусталь и фарфор. Поместила среди приборов подсвечники с праздничными розовыми свечами. Приготовилась прочитать мужу сочиненный накануне стих, где были такие слова: «И пусть в голове твоей седина, /Пусть много в глазах утрат,/ Я выпью бокал за тебя до дна,/ Ведь ты мне дороже стократ». Она нарядилась в темно-зеленое шелковое, с таинственными переливами платье, так идущее к ее зеленым глазам, смуглому лицу, на котором увядание уступило место в этот вечер воодушевлению, нежности, волнующим воспоминаниям о той поре, когда муж, статный офицер, в расцвете карьеры сделал ей предложение. Они плыли по Волге на белом теплоходе, играл оркестр, они танцевали на палубе среди чудесных раздолий, текущих вод, казавшегося бесконечным счастья. В приготовленном стихотворении были такие слова: «Еще одна война, еще один поход. /И я тебя ждала, как Ярославна. / Ты помнишь наш чудесный теплоход, / Плывущий в Астрахань из Ярославля?»

Больной сын — их общее горе, наполнявшее жизнь непрерывным страданием, чувством вины, неодолимым бессилием, — сын был отправлен Ниной к сестре, чтобы этот вечер воспоминаний не был омрачен появлением в гостиной худого мальчика с вялым ртом, остановившимися бессмысленными глазами, при виде которых хотелось рыдать, покрывать поцелуями теплую, с мягкими волосами сыновью голову, не чувствуя в ответ биений маленького окаменелого сердца.

В доме помимо Нины находился Сергей, помощник Буталина, дожидавшийся генерала, чтобы подписать у него бумаги. Быстро стемнело, генерал запаздывал к ужину, его мобильный телефон не отвечал. Нина и Сергей находились в гостиной, где под люстрой великолепно сияло убранство стола, розовели незажженные свечи.

— Что же Вадим задерживается? Ведь обещал быть вовремя. С утра помнил о нашем дне. Просил приготовить его любимый салат «оливье». Для него колдовала над тестом и кремом, испекла наш фирменный торт «наполеон». Хоть в такой-то день мог не опаздывать? — жаловалась Нина Сергею, в который раз оглядывая застолье, поправляя край бело-голубой скатерти, слегка переставляя подсвечник.

— Вадим Викторович скоро придет, — отвечал Сергей, мягко, спокойно улыбаясь. — Ведь у него столько дел, встречи с утра до вечера. Он и политик, и общественный деятель, и крупнейший военачальник. Не понимаю, как он все это выдерживает. Тут и у молодого сил не хватило бы.

Помощник генерала Сергей, вхожий в генеральский дом, пользовался доверием Буталина. Был посвящен не только в текущие политические дела, но и в семейные отношения. Оказывал генералу услуги — иногда сопровождал Нину на художественные выставки и литературные вечера, оставался присмотреть за больным сыном, принимал участие в семейных торжествах. Он был молод, хорош собой. Обладал статью, худощавым лицом с прямым носом и волевыми губами. Был похож на тех суперменов, которых изображают на рекламах бритвы «жиллет» или в глянцевых журналах на фоне новой марки «лексуса». Его глянцевая холодная красота нарушалась большими темно-синими глазами, осененными слишком длинными, немужскими ресницами и пушистыми бровями. Эти ресницы и брови делали его взгляд теплым, проникновенным, печальным. Нина, проводившая наедине с Сергеем немало времени, иногда чувствовала волнение и слабость, когда темно-синие глаза молодого человека смотрели на нее ласково и печально.

Теперь, дожидаясь мужа, она нервничала и огорчалась. Уходила из гостиной и останавливалась в прихожей перед высоким темно сверкающим зеркалом, отражаясь в нем. Поправляла складки шелкового платья. Осматривала талию. Заглядывала на себя со спины. У нее была стройная фигура, полные груди, стеклянно-сияющие, ниспадающие до плеч волосы. Лицо, особенно не под прямым светом, все еще казалось красивым. Были почти не видны морщинки над верхней губой и в уголках глаз — неодолимые признаки увядания, с которыми она страстно боролась.

— У нас ведь и дома своего никогда по-настоящему не было, — она вышла из прихожей и снова жаловалась Сергею. — То какая-то мазанка в Средней Азии, то модуль в военном городке, то квартира неухоженная с текущим потолком. Он ведь семейной жизни настоящей никогда не знал. То ученья, то маневры, то Афганистан, то Чечня. Домой заглядывал на час, а потом ищи ветра в поле. Вот и сейчас где-то бродит. Как медведь-шатун.

— Что ж, такова доля военного. А доля офицерской жены — стеречь домашний очаг. — Сергей мягко развел руками, и это движение больших, сильных рук показалось Нине тревожно-завораживающим.

— Я ему не нужна. Он никогда не интересовался моей душой. Он смеялся над моей любовью к театру, оставался равнодушным к стихам, которые я ему посвящала, хохотал над записями в моем дневнике, где я говорила о моей вере в Бога. Я была для него красивой куклой, которую он держал взаперти и пользовался для самых грубых примитивных игр.