Экстренный контакт

И через некоторое время, когда я стала неприятной, почувствовала, что меня нельзя любить.

Как я это поняла? О да. Отсутствие мужского общения и причина этого — я не та послушная маленькая леди, которая нужна большинству мужчин, по крайней мере, ненадолго.

Единственное исключение?

Он.

Или я так думала.

— Мисс Тейт. Добро пожаловать домой, — говорит швейцар тем же ровным монотонным голосом, которым всегда приветствует меня.

— Спасибо, Мелвин.

Он не холоден ко мне, конечно, но и дружелюбным его не назовешь. По крайней мере, не так, как с другими жильцами, которые, похоже, знают имена его матери и домашних животных. Я тоже хочу это знать! Просто, когда пытаюсь это выяснить, получается, как допрос.

Том замечает эту неловкую динамику, потому что замечает все, и наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо:

— Дай угадаю. Ты снова пыталась предложить бесплатную юридическую консультацию вместо праздничных чаевых?

— Ладно, я сделала это только один раз, — оправдываюсь я. — И разве не ты постоянно читал мне лекции о том, что «искусство дарить подарки» — это прежде всего индивидуальный подход?

Я добавляю насмешливые воздушные кавычки для пущей выразительности.

— Я не хотел, чтобы это было оправданием твоей скупости. Просто хотел сказать, что то, что, подарив ручку жене моего босса на ее сорокалетие, не слишком способствовало моей карьере.

— Она занимается издательским делом. Я подумала, что ей понравится красивая ручка.

— На ручке были выгравированы мои инициалы, — ворчит он. — Потому что это был подарок от моего босса, он же ее муж.

— О, так вот что произошло? — спрашиваю я, драматично и озадаченно хмурясь. — Я понятия не имела, ты же не напоминал мне об этом во время каждого спора.

— У тебя были споры. У меня были дискуссии, — говорит он в своей манере Тома, от которой мне хочется ударить его по слишком красивому лицу.

— О, точно. — Я нажимаю кнопку своего этажа, а затем решаю нажать и на его. — Теперь все это возвращается ко мне? Ты — разумный и безупречный. Я — ответственна за все, что не так в этом мире.

— Видишь ли, я знаю, что это сарказм, но...

— О, заткнись, — бормочу я, когда мы выходим из лифта на моем этаже.

Том присвистывает.

— Мраморные полы? Шикарно. Как давно ты здесь живешь?

— Четыре года. Плюс-минус.

— Ха. — Это задумчивое «ха».

Раздражающее «ха».

Я должна просто проигнорировать, но у меня это никогда не получалось, особенно когда дело касалось Тома, поэтому я останавливаюсь на месте и бросаю на него сердитый взгляд.

— Что?

— Что «что»? — спрашивает он с невинным видом.

— Это «ха». Ненавижу, когда ты так делаешь. И не говори: «Что делаю?» Это я тоже ненавижу.

Взгляд Тома ненадолго останавливается на повязке на моем лбу, и я уверена, что только из неуместного уважения к моей травме он не поддался своему обычному желанию нажать на мои кнопки, как умеет только он, потому что его следующие слова удивительно безобидны.

— Наверное, я подумал, что ты поживешь в доме на Лексус-стрит еще какое-то время. Тебе нравилась та квартира.

При воспоминании о старом месте жительства у меня в животе все сжалось от боли. Через год или два после начала нашего обреченного брака наша с Томом карьера выросла настолько, что мы смогли переехать из нашей милой, но маленькой студии в Верхнем Вест-Сайде.

Том хотел перебраться подальше от центра города, в Виллидж или даже в Трайбеку.

Я же настаивала на том, чтобы быть ближе к работе — моей работе. Мне нужен был либо Верхний Ист-Сайд, либо Мидтаун. И тогда, когда единственным предметом наших споров были суши против пиццы по вечерам в пятницу, он согласился без вопросов. Тогда между нами все было... по-другому.

До того, как мне пришлось столкнуться с разочарованием от того, что мое собственное счастье, по-видимому, запуталось в счастье Тома, и когда он был несчастлив, я тоже была несчастлива.

Особенно когда он был несчастлив со мной.

— Мне действительно нравилась та квартира, — говорю я, продолжая идти по коридору к своей двери. Мне многое нравилось.

Лекарства, которыми меня пичкали в больнице, должно быть, делают меня сентиментальной и одновременно не справляются со своей задачей. Головная боль, которая еще несколько минут назад, как мне казалось, не могла стать еще хуже, создала совершенно новый стандарт боли.

В результате я чувствую себя немного неустойчиво и шатко. Роясь в сумочке в поисках ключей, умудряюсь уронить сумку, и все мое барахло высыпается на пол.

Я начинаю наклоняться, чтобы собрать его, но тут же чувствую боль в спине, и Том хватает меня за локоть, останавливая.

— Эй. Я сам.

Прикосновение невинное и короткое, но, как и в том случае, когда его пальцы коснулись моей ноги на больничной койке, я ненавижу то, что чувствую.

Или то, что на какую-то безумную долю секунды мне хочется, чтобы он задержался.

Но Том, конечно же, этого не делает. Я давно стала для него отталкивающей.

Физически. Психически. Эмоционально. Особенно эмоционально. Он ясно дал это понять под конец. Я помню, потому что это было больнее всего.