Экстренный контакт

— Перевод: «большие и бежевые»? — спрашиваю я. — И еще, есть ли какая-то причина, по которой ты не надела штаны, прежде чем позвать меня сюда?

— Конечно, есть причина. Я хотела соблазнить тебя. Разве это неочевидно? Я все это спланировала.

Не в силах больше терпеть, я, стиснув зубы, хватаю полотенце и дергаю его вверх. И издаю низкий свист.

— Горячо. Насколько они высокие? Это тебе бабушка завещала?

— Не торопись, почему бы и нет. Рассмотри все хорошенько. Конечно, если ты не справишься, могу поспорить Дина...

Я отрываю первую полоску пластыря.

— Ай!

— Мне жаль, — говорю я.

— Нет, не жаль, — ворчит Кэтрин.

На самом деле жаль, когда я вижу, с чем мы имеем дело.

— Кейтс. Это выглядит не очень хорошо.

— Ну, наверное, потому, что мне пришлось бежать через железнодорожную станцию, попасть в аварию на автобусе, пробираться сквозь снежную бурю...

Я осторожно снимаю остатки повязки и пластыря, обнажив всю рану. Я знал, что она приличного размера и требует наложения швов, но услышать описание доктора и увидеть...

Меня немного подташнивает.

«Реакция на кровь», — говорю я себе, а не потому, что помню совершенство этой спины — гладкая кожа, упругие мышцы и упрямство.

Кэтрин, в кои-то веки, хранит блаженное молчание, издавая лишь слабое шипение, когда я ватным тампоном наношу немного антибактериальной мази.

— Прости, — бормочу я, начиная очищать рану. — Больно?

— Очевидно, — говорит она усталым голосом.

Восемь ватных дисков спустя я отхожу назад, чтобы полюбоваться своей работой.

— Ладно, не думаю, что все так плохо, как мне показалось вначале. Рана все еще выглядит немного раздраженной, но швы в порядке, и нет никаких признаков инфекции, на которые медсестра сказала мне обратить внимание.

— Отлично. Рождественское чудо. — Она наклоняет голову вперед, так что длинные волосы закрывают ее лицо, не давая мне увидеть ее выражение.

— Ты в порядке? — мягко спрашиваю я, касаясь пальцем розовой и раздраженной части ее спины от медицинского пластыря.

Я сглатываю.

Я не должен быть здесь.

Делать это.

С ней.

Но сейчас я не хочу быть где-либо еще, делать что-либо еще, с кем-либо еще.

Медленно Кэтрин поднимает голову, ее темные глаза в зеркале широко раскрыты и смотрят вопросительно. Когда наши взгляды наконец встречаются, молчаливый обмен лишен едкости последних нескольких часов. И на какое-то мгновение все становится как в старые добрые времена.

Когда Кэтрин была моей женой, а также моим лучшим другом. Моим всем.

Мы оба отводим взгляд.

Кэтрин смотрит на часы и улыбается.

— Счастливого сочельника.

— Счастливого сочельника, — говорю я, доставая чистый ватный диск и начиная заново закрывать ее рану так, как показал доктор. — Ты ведь знаешь, что тебе придется держать рану подальше от струй душа? Иначе нам придется делать все заново.

Она делает бойкое салютующее движение в знак подтверждения моих приказов.

Я закатываю глаза, но никто из нас не двигается с места.

— Том?

— Да. — Мой голос хриплый.

Она сглатывает.

— Как думаешь, он позвонит?

Мне требуется секунда, чтобы понять, о чем она говорит, а когда понимание приходит, это тот самый метафорический холодный душ, который мне нужен.

— Гарри, — говорю я, и мой голос становится ровным, когда произношу имя ее босса. Я думаю о ней. О нас. А Кэтрин думает о партнерстве. Конечно, думает.

Она кивает, и моя вспышка негодования почти сразу утихает, когда я вижу, что ее глаза немного блестят.

— Эй. Кейтс. — Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее, но опускаю ее. — Что бы ни случилось, позвонит ли Гарри на это Рождество или на следующее. Он гордится тобой. Твой отец, я имею в виду.

Она вскидывает голову, ее удивленный взгляд встречается с моим в отражении зеркала в ванной.

Я не свожу с нее глаз и говорю то, что должен был сказать много лет назад, то, что ей нужно услышать, даже если она этого никогда не признает.

— Но я также знаю... твой отец заботился о твоем счастье больше всего на свете. Он бы не хотел, чтобы ты жертвовала им в погоне за его мечтой.

В ее карих глазах мелькает уязвимость, которую она почти сразу же сменяет искрой гнева. Ее защитный механизм.

— С чего ты взял, что я чем-то жертвовала?

— Точно. — В мой голос возвращается нотка уязвленности, потому что гнев — это и мой защитный механизм. — Потому что наш брак был ничем.

— Наш брак не был ничем, — говорит она с такой силой эмоций в голосе, что теперь моя очередь удивляться. — Конечно, это было важно. Но я думаю, мы просто пропустили ту часть клятвы, где мне предстояло выбрать: ты или мой отец.

Я замираю и прекращаю свои неуклюжие попытки перевязать ее рану.

— Что? Ты думала, что все было именно так?

Кэтрин пожимает голым плечом.

— Нет, ты не отмахнешься от этого, — говорю я, придвигаясь к ней сбоку и заставляя смотреть прямо на меня, а не через отражение. — Объясни.

Она сглатывает.