Экстренный розыскъ

Ведь обещал ей: – Еще чуток и шабаш! Хотел ее за границу повезти, мир показать! Париж и Варшаву хотела посмотреть. Еще смеялась, купе первого класса просила! Вот теперь твое купе, Дарьюшка, навсегда… Не в силах сдержаться от нахлынувших воспоминаний, Авдей ничком упал на могилу и зарыдал в голос.

– Поплачь, дорогой, нельзя держать в себе горе, нутро разорваться может.Поплачь, тебе легче станет,– услышал он голос Гаврилы, который подошел сзади, присел и обнял его за плечи.

Авдей повернулся и, как ребенок, уткнулся ему в грудь, продолжая рыдать. Гаврила молча стоял, поглаживая его по спине. Через несколько минут, увидев, что рыдания становятся тише, сказал:

– Ну, будет, садись, помянем твою супружницу и мою соседку.

Он достал из заплечного мешка бутылку самогона и нехитрую закуску.

– Как ты меня нашел?

– Ты же сам сказал, что после станового на кладбище придешь, я и ждал. Как от него вышел, пошел за тобой. Сразу не объявился, знал, что тебе одному побыть треба. Думал попозже подойти, но не сдержался, уж больно ты убивался.

– Спасибо, – сказал Авдей, благодарно сжав ему руку.

– Скажи мне, как все случилось?

Гаврила, идя на кладбище и предварительно посоветовавшись с женой, твердо решил ничего не говорить про изуродованную руку и следы пыток, все это было известно всем от вездесущих бабок, обмывавших тело. Сделав вид, что занят наполнением стопок, спросил:

– А тебе разве пристав не рассказывал?

– Рассказывал… говорит, что сзади ударили и все, – Авдей, сделав усилие, проглотил комок в горле.

– Да, так оно и было, – подтвердил Гаврила.– Пристав со следователем и доктором все там излазили, следы искали. Если он так сказал, значит, так оно и было.

– А кто-нибудь из местных мог?

–Нет, – излишне твердо ответил сосед, глядя на импровизированный стол. – У нас таких гадов сроду не водилось. Кровянку друг другу пустить с перепоя или спереть чего – это могут. Но таких варнаков на моей памяти не было.

Несмотря на то что, по станице ходили разговоры об исчезновении Тихона и Митрича, Нарыжный решил об этом не говорить. «Не пойман – не вор», – рассуждал он, тем более что Тихон никогда не давал повода усомниться в его благонадежности, да и Митрич ни в чем дурном замечен не был. Так, голь перекатная, да и только.

Если бы разговор происходил в другом месте, Авдей, безусловно, обратил бы внимание на опущенные глаза и излишнюю твердость в тоне собеседника, но около могилы единственного близкого человека это прошло мимо его сознания.

Они встали и пошли к выходу. Когда подошли к дому Гаврилы, уже смеркалось.

– Может, все-таки заночуешь, куда на ночь глядя? – спросил Гаврила, опершись на плетень.

– Нет… пойду. По прохладе идти легче. Очень я тебе благодарен, что не оставил одного. По гроб жизни буду помнить.

– Не стоит оно того, да и иначе нельзя было, – засмущался сосед.– Тут тебе Елена в дорогу собрала,– добавил он и, сунув руку в мешок, вытащил узелок с едой.

– Спасибо,– растрогано сказал Авдей и взял узелок.

Соседи обнялись, и Авдей, не оборачиваясь, широко зашагал по проселочной дороге.

Конечно, у него не было особого желания в одиночку идти по темноте, но ему очень хотелось побыть одному и спокойно обо всем поразмыслить.

«О чугунке кроме меня и Дарьи никто не знал – это раз. Хабар не общаковый – это два. Дарья проговориться не могла – это три, – думал он. – Месть? Тогда кто? В кодле некому на меня зло держать. Кто-то из соседок случайно залез в чугунок? Маловероятно, растрезвонила бы на весь свет, хотя кто знает?».

Несмотря на то, что к нему вернулась способность рассуждать логически, он и думать не мог, что причиной были всего-навсего его отлучки, якобы на сезонную работу, а убийцами были хорошо знакомые ему люди. Если бы Митричу сказали, чью жену он убил, он бы сам повесился со страха. Ему и в голову не могло прийти, что Авдей – непререкаемый воровской авторитет, о котором все серьезные люди, не говоря уже о всяких сявках, говорили с уважением, понизив голос, – живет с ним в одной станице, под видом простого крестьянина, и в поисках работы мотается по всей губернии.

Добравшись до Галины, он наскоро перекусил, поспешил на вокзал и первым поездом уехал в Екатеринодар.

***

Митрич проснулся рано, после вчерашней попойки очень хотелось пить, и он прошел в зал, где на столе, как твердо помнил, стоял жбан с квасом. В гостиной было убрано и застелено свежей скатертью, на которой попыхивал горячий самовар, стояли вазочка с вишневым вареньем, розетка с медом, сахарница и красивое, разукрашенное красными розами блюдо с баранками. В центре этой идиллической картины, уместной для добропорядочного купеческого дома, сидел Антон и, прищурившись от удовольствия, пил из белой с золотом чашки свежезаваренный чай.

Он приглашающее взмахнул рукой:

– Доброго дня… присаживайся, дорогой, чифирнем50 спозаранку?

– Я шкет не гордый, мне и вторяк51 не в падлу,– улыбаясь, ответил Митрич, присаживаясь к столу. Он налил себе чаю, положил в блюдце варенье и, сделав два длинных глотка, поставил чашку на стол52.

Антон улыбнулся:

– Ты прям, как на этапе, хорошо хоть мне не передал.