Эксцессия

– К нам гости!

Едва не выронив из клюва извивающихся червячков, птица снова улетела на поиски очередных крылатых насекомых для создания зимних припасов. Глядя вслед удаляющейся птице, женщина кивнула и выпрямилась, взявшись рукой за поясницу, чтобы сохранить равновесие, а затем с отсутствующим видом погладила раздутый живот, скрытый богато расшитой тканью тяжелого платья.

Птице ничего не надо было уточнять: за четыре десятилетия, проведенные в одиночестве, Даджейль принимала только одного гостя – аватара корабля, предоставлявшего ей кров и защиту. Сейчас именно он, быстро и ловко отводя в сторону колючие ветви, пробирался по тропинке от ворот к башне. Странным было только время посещения: аватар ненадолго наведывался к Даджейль каждые восемь дней – так, словно решил заглянуть в башню, прогуливаясь по берегу, – а более официальные визиты, с завтраком, обедом или ужином, смотря по обстоятельствам, наносил каждые тридцать два дня. Исходя из этого, она ожидала, что представитель корабля явится не ранее чем через пять суток.

Даджейль аккуратно подоткнула под скромную ленту прядь, выбившуюся из длинных, черных как ночь волос, и кивком приветствовала высокое существо, шествовавшее между искривленными стволами деревьев.

– Доброе утро, – проговорила она.

Аватара корабля звали Аморфия: вероятно, это имя было полно глубокого смысла на некоем языке, которого Даджейль не знала и никогда не думала изучать. Аморфия был бледным, тощим – почти скелетическим – андрогинным созданием, выше Даджейль на целую голову, хотя она и сама была высокой и стройной. Последние лет десять аватар одевался во все черное; сейчас на нем были черные панталоны, черная блуза и короткий черный камзол, а светлые, коротко постриженные волосы покрывала шапочка, тоже черная. Сняв шапочку, аватар с нерешительной улыбкой поклонился Даджейль:

– Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, у меня все в порядке, – сказала Даджейль, которая давно перестала протестовать против этих бессмысленных формальностей и даже задумываться над ними. Она все еще полагала, что корабль внимательно следит за тем, все ли у нее в порядке – а у нее всегда и все было превосходно, – но тем не менее с готовностью подыгрывала ему, притворяясь, будто он следит за ней не так уж пристально и поэтому осведомляется о ее состоянии. Впрочем, она не задавала ответного вопроса об эквиваленте самочувствия у этого существа – человекоподобного, но полностью контролируемого кораблем, предназначенного (насколько она знала) только для связи между нею и кораблем, или же у самого корабля.

– Пройдем внутрь? – предложила она.

– Да, спасибо.

* * *

С неба, постепенно затягиваемого серыми тучами, на верхний этаж башни струился свет через прозрачный стеклянный купол, а по краям помещения мягко сияли голографические экраны. На трети экранов показывали синевато-зеленый подводный мир, обычно населенный крупными млекопитающими или рыбами из моря, плескавшегося неподалеку, на другой трети – яркие изображения пышных облаков водяного пара и величественных воздухоплавающих животных, а на последней трети – на частотах, не воспринимаемых напрямую человеческим зрением, – темный хаос плотной атмосферы газового гиганта, зависшего под давлением в искусственных небесах, обитатели которого выглядели совсем уж причудливо.

Даджейль устроилась на ложе среди роскошных покрывал, подушек и настенных гобеленов, потянулась к низкому костяному столику, украшенному завитками замысловатой резьбы, и налила горячий, заваренный на травах напиток из стеклянного кувшина в хрустальный кубок с накладной серебряной филигранью, после чего откинулась обратно. Ее гость, неловко сидевший на краешке хрупкого деревянного кресла, взял наполненный до краев сосуд, оглядел помещение, поднес кубок к губам и отпил. Даджейль улыбнулась.

Аватар Аморфия, намеренно созданный так, чтобы не выглядеть ни мужчиной, ни женщиной, являл собой неестественную, но совершенную смесь мужских и женских черт в максимально равных пропорциях. Корабль никогда не делал вида, будто его представитель является чем-то иным, кроме подчиненного ему создания, почти без намека на собственную личность. Однако Даджейли до сих пор нравилось отыскивать новые способы доказать себе самой, что это существо, по виду неотличимое от человека, не имеет с ним ничего общего.

Даджейль постоянно устраивала мелкие безобидные розыгрыши мертвенно-тощему бесполому созданию: она до краев наполняла бокал, чашку или кубок соответствующим случаю напитком, порой всклянь, так что жидкость удерживалась лишь за счет поверхностного натяжения, – а потом смотрела, как Аморфия подносит сосуд к губам и пьет, никогда не проливая ни капли и не уделяя этому особого внимания; она в жизни не встречала человека, способного на такой фокус.

Она отхлебнула из кубка, чувствуя, как тепло распространяется по горлу. В утробе шевельнулось дитя, и Даджейль машинально погладила живот.