Экватор рядом

…Самолет резко пошел на посадку. Сидящий слева от меня высокий араб, облаченный в длинный белый балахон, поверх которого надет щегольской пиджак европейского покроя, с малиновой феской на бритой голове и в туфлях на высокой микропорке, сдергивает с совиного носа очки и начинает что-то бормотать, я часто слышу слово «алла». Мне кажется, что он вспоминает какую-то суру из Корана или просто клянется аллахом никогда больше не перемещаться на самолете. Выпученными, остановившимися глазами смотрит на стремительно надвигающуюся на нас землю.

Такое же мокрое, как и в Дебра-Маркосе, Но зато идеально ровное поле. Из-под шасси — два фонтана желтоватой воды. Самолет вздрагивает и останавливается. Пассажиры — четверо эфиопов, трое итальянцев, английская парочка, полуживой сосед-араб и я — идем к выходу. В Дебра-Маркосе я увидел, как мои итальянские попутчики натягивали резиновые сапоги. Я сделал то же самое и теперь бесстрашно ступаю по залитому водой полю.

Нас встречает большая толпа зевак, укутанных (разгар эфиопской зимы!) в шамма, преимущественно представители мужского населения Бахар-Дара. Стоят, сидят и даже лежат на влажной траве в самых живописных позах. За неровной шеренгой с любопытством разглядывающих нас бахардарцев — небольшое, облупившееся здание «аэровокзала» — полусарай с навесом. Еще дальше, в зелени эвкалиптов, — соломенные и жестяные крыши бахардарских жилищ.

Беспомощно оглядываюсь. В Бахар-Даре уже два месяца живут семеро москвичей. Меня никто не встречает (позже я узнал, что подвел местный телеграф). Ко мне подходит паренек лет пятнадцати. Знакомимся: Парис Ванжелатос, сын главного инженера подрядной фирмы, строящей Техническую школу. Парис с удовольствием предоставляет в мое распоряжение автомашину главы фирмы.

Широкая серая машина, осторожно переваливаясь с боку на бок, идет, вернее, плывет по главной и почти единственной улице Бахар-Дара. Под колесами — красноватая жижа. Наш Лендровер выталкивает ее в затянутые тиной лужи, вплотную подступающие к прокопченным хижинам. Парис смеется. Я начинаю понимать, что «ворота в озеро» — это не Рио-де-Жанейро.

ПЕРВЫЕ НЕДЕЛИ

Маленькая советская колония в Бахар-Даре разместилась в двух небольших симпатичных коттеджах. Здесь наш оффис, жилые Комнаты, красный уголок. До стройплощадки Технической школы метров 150.

Наше жилье и будущая школа расположены на длинном, вытянутом полуострове, образованном заливом озера Тана на западе и севере и Голубым Нилом на востоке. В тихую погоду, особенно ночью, если нет Дождя, отчетливо слышно, как шумят речные пороги, — это в двух километрах от нашего жилья вырывается из озера Голубой Нил.

Задняя ограда участка идет по самой кромке огромного, в несколько квадратных километров болота, поросшего густым высоким папирусом. С «боков» нас «подпирают» заросли акаций, шиповника, мимозы и других, пока мало известных мне растений. Кажется, нет больше на свете другой такой страны, кроме, может быть, Австралии, где произрастало бы такое великое разнообразие акаций. Местное население объединяет их одним словом — «грар». В гуще непролазного колючего кустарника торчат, словно лапы гигантского, опрокинутого на спину краба, стебли канделябрового молочая. Они действительно похожи на канделябры, эти трех-, четырехметровые мясистые отростки, усеянные редкими крепкими колючками. Мы, обнаруживая явное пренебрежение к научной ботанической терминологии, называем их просто кактусами, или, по-местному, колкуал. Поближе к сырым низинам — Красивые клумбы «делеба», борассовой пальмы. Ее листьями эфиопы иногда, по большим праздникам, украшают входы в свои жилища. Мы пересадили с берегов Нила несколько молодых деревьев. Вырубить пальму даже полутораметровой высоты не очень простое дело: крепчайшие корни, и колется этот делеб самым ужасным образом.

Вообще экзотики здесь хоть отбавляй. Об этом говорят и местные названия отдельных уголков природы: «Бухта фиговых деревьев», «Бегемотово болото», «Папирусный остров», «Дымящаяся вода». Чего стоит хотя бы уже тот факт, что мы живем у самого истока Голубого Нила! Много веков много отважных людей пыталось найти эти истоки. Радость замечательного открытия досталась неутомимому шотландцу, врачу и натуралисту Джемсу Брюсу, который пришел к озеру Тана с севера в самом начале 70-х годов XVIII столетия. «Легче понять, чем описать мое состояние, — писал он, — когда я стоял том самом месте, к которому стремились гений, воля и исследовательский дух людей древнего мира, а также наших современников на протяжении почти трех тысяч лет».