Экзамен

– Полагаю, – сказал Андрес, – это оттого, что рвота представляет собой реверсию. Рвота ассоциируется с люциферовой виной, с титаномахией. Обрати внимание, что мифология бунта есть космическая рвота. Когда мы извергаем в рвоте съеденное, мы выполняем естественный акт, который неясным образом совпадает с потаенным человеческим желанием – желанием послать природу к чертям собачьим со всеми ее жареными вырезками и салатами.

– Ты потрясающий, – сказал репортер.

– Я открою тебе огромный секрет, – сказал Андрес. – Грех состоял не в том, что Ева съела яблоко, а в том, что она его сблевнула.

– Слезьте со скамьи! – закричал толстый смотритель Хуану.

– Неохота, – сказал Хуан. – Видишь, Андрес, ну и типы.

– Погляди, что там на улице, – попросил репортер, и ему пришлось кричать, потому что студенты пришли в возбуждение и задвигались, зашумели, а воздух поглощал слова —

хотя репортер имел в виду сирену «скорой помощи» (или пожарной машины), которая непрерывно и пронзительно ревела, проезжая совсем рядом —

– Ну и дела, – сказал Хуан. – Нашествие варваров. И, разумеется, свет гаснет. Blackout![84]

Никто не двинулся, однако в темноте жара казалась гуще, и все заметили (и отметили), что воздух стал смердеть еще больше. Близняшка тихо постанывала на полу. В полутьме голова ее оттягивала Кларину руку, Клара наклонилась над ней с платком, смоченным в одеколоне. Шум нарастал, крики, хоть и шутливые, звучали все громче. Резкий щелчок, словно удар хлыста, стон —

ах, так-разэтак, сволочь —

старик, это не я на тебя наступил —

Кто-то чиркнул спичку, игривый смех рыженькой – это репортер пощупал на ней блузку, поцеловал в затылок, прижал к себе и почувствовал, как горячей волной его обдал запах ее волос, ее кожи, —

спички —

паломники в Эмаусе —

– Черт подери! Слушайте, ребята, перестаньте, тут все-таки женщины.

Близняшка на полу плакала. Андрес испугался, как бы в этой свалке на нее не наступили, и встал рядом с ней, раскинув руки в стороны. Хуан смеялся где-то наверху, и, когда чиркнули спичкой, все увидели его, стоящего посреди лестницы: волосы взлохмачены, грудь нараспашку. Внезапно деканат осветился, кто-то постучал в дверь три раза, четыре. Лампочка слабо осветила ближайшую к ней группку, стол смотрителей был едва различим, лишь белели свитки в корзине. В деканате зазвонил телефон, и толстый смотритель, чертыхаясь, пошел взять трубку. Звонки прекратились, и тут же воцарилась тишина, лишь в унисон прозвучал плач близняшки и хохот Хуана на лестнице. Голос смотрителя доносился приглушенно, однако доносился —

Да, сеньор —

добрый вечер, сеньор —

нет, сеньор —

думаю, что так, сеньор —

мне кажется —

добрый вечер —

надо полагать, сеньор —

значит —

как прикажете, сеньор —

да, сеньор —

– «Голос смотрителя»! – прокаркал Хуан. Вверху засветилась оранжевая полоска, стала шире, остановилась, мерцая —

свет —

– Мне лучше, – сказала близняшка. – Одеколон помог, спасибо.

Свет —

сию минуту, сеньор —

свет в тумане – это не дым – пар от тел, но только плотный —

– Это дым, – сказал репортер, глядя на рыженькую, которая приводила себя в порядок, посмеиваясь. – Под потолком полно дыму.

Игроки снова сдали карты, послышались три щелчка, один за другим, словно удары хлыстом, вызывающий крик игрока, довольное кошачье урчание близняшки на полу, которая подымалась на ноги с помощью сестры и Клары. Никто не ждал, что смотритель вернется так скоро, —

никто не думал, что этот смотритель и другой, который глядел на свет и скреб в затылке —

– Человеческое море, – сказал Хуан, стоя у перил. – Андрес, у тебя плешь. А у тебя, репортер, перхоть в волосах. Но ты, Клара, как ты красиво смотришься, я тебя боготворю!

– Хватит, – сказала Клара. – Иди сюда и успокойся.

– Я тебя всеобожаю, – кричал Хуан. – Много-объемлю! Я тебя разноцвечу, я тебя переосознаю!

– Невероятно, – сказала близняшка. – Уже половина десятого. Пойди позвони маме, Кока.

– Откуда? У дверей сторож, и потом на улицу идти я…

– Ладно, я пойду сама.

– Нет, пойдем вместе…

– Хорошо.

«Из таких диалогов делаются значительные книги», – подумал репортер, глядя, как Хуан спускается по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы рассмотреть как следует сцену, с такой миной, будто он не видит того, на что смотрят его глаза. Возвратившийся смотритель что-то возбужденно шептал на ухо сотоварищу. Мало кто забеспокоился, когда худенькая девушка с большими беличьими глазами вдруг рухнула в обморок у самого стола и, падая, ухватилась за списки и потащила их за собой. Добраться до нее, преодолеть полметра, пронизанные потом и злобой, было делом безнадежным. Клара села на скамейку рядом с Андресом, тот спал.

– Всем хочется спать, – сказала Клара. – Это от…

– И от дыма. Посмотри на пол, вон там, под столом.

– Мне не видно, – сказала Клара. – Отсюда не видно.