Экзамен по социализации

Мама прямых вопросов не задавала, но была заметно обижена. Свое недовольство она не высказывала только потому, что моя ложь была неважным фактом на фоне того, что меня чуть не убили. С подачи Игоря Михайловича и мои уверовали в то, что нападение было связано с Танаевыми. Их уверенность прочно крепилась на непонятном отъезде Макса сразу же после того происшествия. Когда в разговоре всплыл Дима, пригласивший меня в кино, то ситуация с Беловым окончательно для мамы прояснилась, и даже во взгляде промелькнула какая-то надежда. «Тот самый, что вызвал полицию? Как же нам повезло, что он там оказался!» — говорила она, но подразумевала явно и другой подтекст. Возможно, именно Дима или любой другой человек способен вытянуть меня из этого круга «неблагонадежных друзей». Мои родители оказались мудрее, чем Игорь Михайлович, поэтому не было никаких скандалов и ультиматумов, но направление их мыслей было очевидно. Однажды даже заговорили о том, что лучше поступать в местный вуз, чем уезжать в Москву. Они были готовы на что угодно, лишь бы держать меня подальше от неприятностей.

Я же продолжала надеяться, что это все временно. Наверное, я просто испугалась меньше, чем мои родители. Но со временем и их страх отступит, все забудется. Мы снова станем Великолепной четверкой, но это будет возможно, когда вернется Макс — обязательный молчаливый монолитный элемент нашей группы.

— Даш, ты чего замолчала? Не хочешь разговаривать?

— Нет-нет! — я отвечаю честно, порывисто. — У меня все отлично. Полностью поправилась, оставила себе малюсенький шрамик на память. Учусь. С Димой ходили на свидание.

— Ого, личную жизнь наладила? — почему я раньше не замечала, какой у него голос — тихий, глубокий, задевающий что-то внутри.

— Не совсем, — признаюсь ему. — Одним разом и ограничились. Как-то это… — замешкалась, ища определение.

— Не твое? — подсказывает Макс.

— Наверное.

Молчит, а я готова поклясться, что слышу его дыхание.

— Тогда можно я тебе еще позвоню?

В груди больно сжимается. Я понимаю, что все это ни к чему хорошему не приведет. Макс останется Максом, а я — собой. И чем ближе мы станем, тем сложнее будет потом. Такие разговоры в непробиваемой тишине, окутывающей только нас двоих, заставляют чувствовать, что он совсем-совсем близко. А это вредит гармонии. Мне это совсем не нужно.

— Конечно! Звони, обязательно! И сестре тоже, она очень переживает.

— Я не звоню ей как раз потому, что она слишком сильно переживает. Ей нужны все подробности до каждой мельчайшей детали, а я не хочу обо всем говорить. А ты… эгоистично рассказываешь о себе, а не расспрашиваешь о моих делах.

Теперь он смеется так, что это можно отчетливо расслышать. Я тоже смеюсь, потому что рада слышать его смех.

А потом долго-долго слушаю пустоту в трубке после того, как он отключается.

* * *

Мира надувала губы каждый раз, когда я ей сообщала об очередном звонке Макса, обиженная, что ей он уделяет меньше внимания. Теперь он звонил мне каждый вечер, а вся моя жизнь свелась к ожиданию этого момента. Сестре он тоже звонил, пусть и не так часто. Это говорило о том, что ситуация в Москве постепенно улучшается, раз он находит для нас силы и время. Это значило, что скоро он вернется.

— Светлана твоя спрашивала у Белова, куда ты пропал.

— Надеюсь, он сказал ей, что я умер от сифилиса?

— Скорее всего. Это же Белов! А ты разве не собираешься с ней больше встречаться?

— Не знаю.

Постепенно я начала бояться его возвращения. Снова придется привыкать к себе в его присутствии, к тому, чтобы случайно не встретиться взглядом или не быть пойманной на этом волнении. А волнение только нарастало. Каждый раз, увидев очередной незнакомый номер, я готова была визжать от счастья. Тут же заваливалась на кровать и, прижимая трубку к уху, закрывала глаза с полным ощущением, будто он лежит рядом, рассказывает что-то или слушает мои рассказы. И хоть обсуждать-то почти было нечего, мы каким-то образом находили темы. Совсем короткие разговоры, не больше пяти минут, которые переворачивали мое сознание вверх тормашками. Ко всему можно привыкнуть, даже к ежедневному ожиданию в течение двадцати трех часов пятидесяти пяти минут. Ко всему. Даже к такому Максу, который совершенно не вписывался в образ, к которому я привыкла до.

— Дима твой продолжает клеиться?

— Еще скажи, что ты ревнуешь!

— Не. Не скажу.

Единственное, на что хватало моей рациональности — осознать то, что когда он приедет, все снова изменится. Я увижу холодные глаза, и его голос сразу перестанет казаться таким же мягким. А я, может быть, пока не хочу прощаться с этой иллюзией! Ни к кому не испытывающая до сих пор глубоких чувств, я хотела растянуть эту влюбленность в его голос и почти бесшумный смех подольше. Наплаваться в этой эйфории вдоволь. Наплескаться в тягостном ожидании его звонка. В конце концов, только это и имеет значение. Правда, я начала очень заметно нервничать каждый раз, когда в разговоре с друзьями упоминался Макс. Я даже скрывала от Миры, насколько часто он мне звонит, чтобы не обсуждать это ни с кем. Все, что у меня есть от него — его голос.