Еще одним перекосом нэпа был непомерно раздутый чиновничье-бюрократический аппарат. Этому способствовало не только постоянное вмешательство государства в сферу производства и распределения, но и низкий профессионализм кадров, который вынуждал держать на одном участке работы сразу несколько человек. В 1917 г. в совучреждениях насчитывалось около миллиона чиновников, в 1921-м – уже 2,5 млн Большинство служащих работа в советских учреждениях привлекала системой известных привилегий и прежде всего размерами продовольственного пайка. Невероятные темпы роста экономики в период нэпа во многом диктовались «восстановительным эффектом»: в промышленности – введением в эксплуатацию уже имевшегося оборудования, которое не использовалось, поскольку население было занято войнами и революциями, в сельском хозяйстве – восстановлением заброшенных пахотных земель. В конце 20-х гг. эти резервы закончились, и стране понадобились огромные капиталовложения для реконструкции старых заводов и создания новых отраслей промышленности. Большевики попытались было привлечь иностранные инвестиции, но это им не удалось: сам факт их нахождения у власти делал этот путь бесперспективным для инвесторов. Иностранные предприниматели не собирались рисковать своими капиталами в условиях полной непредсказуемости большевистского режима. К тому же они слишком хорошо помнили опыт безвозмездной национализации иностранной собственности, произведенной большевиками сразу же после Октябрьской революции. Тем более в 1929 г. на Западе разразился крупномасштабный экономический кризис. Размеры внутренних резервов оптимизма не внушали. Частному капиталу путь в крупную и в значительной мере среднюю промышленность был заказан; в стране существовала драконовская система налогообложения; отсутствие юридических гарантий вынуждало население скрывать свои доходы, держать их не в сберегательных кассах и ценных государственных бумагах, а в кубышках, пускать на спекуляцию. Таким образом, частный капитал не имел возможности скорейшей модернизации отсталой российской экономики. Государственный же сектор, обладая приоритетами, был малорентабельным. В 1928 г. прибыльность промышленного производства была меньше довоенного уровня на 20 %, железнодорожного транспорта – в 4 раза. Можно было исключить и сельское хозяйство, некогда являвшееся поставщиком экспортной продукции. Одной из примет нэпа было дробление крестьянских хозяйств, осереднячивание деревни, а это приводило к снижению производства товарной продукции, так как середняк производил продукты в первую очередь для собственного потребления и удовлетворения личных потребностей и почти не был связан с рынком. До революции львиную долю хлеба поставляли помещичьи хозяйства, о которых теперь никто и не вспоминал. К тому же новая власть отнюдь не радовалась росту индивидуального крупного хозяйства в деревне. Низкая товарность неизбежно вела к уменьшению объема экспорта сельскохозяйственной продукции, а, следовательно, импорта, столь необходимого для модернизации страны оборудования, не говоря уже об импорте товаров широкого потребления. В 1928 г. импорт оборудования снизился по сравнению с дореволюционным уровнем почти вдвое.
Сельскохозяйственные неурядицы наслаивались на проблемы растущего товарного голода. У крестьян исчезал стимул к расширению товарного производства: зачем вкалывать, если на вырученные деньги ничего нельзя купить? Уяснив, что необходимые для модернизации средства отсутствуют, большевистская власть уже с середины 20-х гг. попыталась решить эту проблему путем все большего сосредоточения в руках государства финансовых и материальных ресурсов и ужесточения распределительной политики. Неожиданно конкретные формы и методы корректировки экономического курса определились в ходе сложной политико-идеологической борьбы среди партийных лидеров.