Экзамены

— Хочешь, покажу? — Он протянул свой альбом, со страхом глядя на блестевшие от сала пальцы Зайнетдинова. Среди мальчишек носовой платок не был в моде. Но Зайнетдинов даже об штаны не вытер руки — жирными пальцами схватил альбом. Севе стало больно. Но еще больнее было чувство вины перед Киричевой. А Зайнетдинов небрежно полистал альбом, наклоняя черноволосую голову то влево, то вправо. И вдруг, разделив страницы альбома пополам, накрыл им голову, выставил вперед правую ногу и выпятил грудь.

— Я — Наполеон! — торжественно произнес Зайнетдинов и стукнул по груди кулаком.

— Шаман, если я приду на хор, меня не прогонят? — заискивающим тоном спросил Сева.

Шамиль Зайнетдинов теперь не дурачился, смотрел на Севу озабоченно, что-то прикидывая в уме.

— Игорь Сергеевич, конечно, не заметит, он же слепой. А вот его сеструха тебя сразу засекет, она всех в лицо знает… Но вообще-то можно попробовать, если уж очень хочешь. А что я буду за это иметь?

— У меня кисточки колонковые есть, — презирая в душе самого себя, сообщил Сева.

Зайнетдинов снял с головы альбом, бросил на парту.

— Клеить ими, што ль? — спросил он с пренебрежительной гримасой.

— А марки с военными кораблями?

— Не тянет, — Зайнетдинов покрутил головой.

— Ну, тогда… ракетка для бадминтона?

— Плетеная? — Выпуклые черные глаза оживленно заблестели.

— Ну конечно… Настоящая.

— Вот это — тянет!

…— Будешь стоять рядом со мной, — наставлял Севу Зайнетдинов. — Рот разевай, но только смотри — не пой!

— Почему?

— Балда, у тебя же голоса нет!

— Это как же — нет? — обиделся Сева.

— Тогда почему же тебя в хор не взяли? — остро прищурился Зайнетдинов.

— У меня есть голос, — упрямо сказал Сева. — Только он это… негромкий, наверное.

Зал уже заполнился хористами. Вскоре появился Игорь Сергеевич и пошел через зал к роялю, постукивая тросточкой. Когда он сел к инструменту и похлопал в ладоши — возня, грохот стульев, разговоры — все сразу затихло. Хористы выстроились рядами вдоль стены. Первый ряд стоял на полу, второй — на длинной скамье, перенесенной из спортзала, третий — на стульях. Киричева была в первом ряду. Сева стоял рядом с Зайнетдиновым на скамье.

— Пройдем еще раз пионерскую песню, — распорядился Игорь Сергеевич, поднимая черную крышку, защищавшую клавиши. — Мария Сергеевна, вы готовы?

— Да, да, — поспешно отозвалась учительница пения. Она стояла перед рядами, теребя сухими пальцами края черной кружевной шали, лежавшей на ее плечах.

Игорь Сергеевич заиграл вступление — и старушка, его сестра, вскинула голову, обвела хористов призывным и строгим взором и вознесла руки. Когда опустила их, Сева вздрогнул от разом взлетевших справа и слева, впереди и позади него сильных голосов.

Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры, дети рабочих… —

пел хор, и получалось так дружно, так слаженно и красиво, что у Севы зашевелились на затылке волосы и мурашки поползли по спине. Скосив взгляд на Зайнетдинова, он старался открывать и закрывать рот одновременно с ним.

Мария Сергеевна с вдохновенно-разгоряченным, помолодевшим лицом вовсю размахивала руками, и скоро Сева сообразил, что если открывать и закрывать рот в такт со взмахом ее тощих рук, то можно не выворачивать глаза на соседа, получается то же самое.

После репетиции Сева опять пошел следом за Киричевой. День выдался солнечный, небо волновало Севу глубиной и силой цвета. Хороши были — и печальны — оголившиеся деревья, на обсохших ветках которых остались кое-где по одному листику, но каждый из них будто светился желтым или оранжевым светом.

Справа от входа в гастроном была палатка из грязно-зеленого гофрированного пластика. В окошке белел халат продавщицы мороженого. Киричева остановилась, достала из портфеля кошелек и стала рыться в нем. Сева тоже остановился, смотрел, как она нашла деньги, протянула их скучнолицей молодой продавщице и получила от нее завернутое в серебряную бумажку эскимо.

Киричева отошла от палатки, зажала портфель между коленями и стала разворачивать бумажку, держа мороженое за торчавшую снизу щепочку. Она лизнула языком верхушку облитого шоколадом мороженого — и верхушка стала снежно-белой. У Севы во рту обильно выступила слюна. Деньги у него были — хватило бы и на пломбир, только он почему-то стеснялся купить мороженое на глазах у Киричевой — стоял перед щитом Горрекламы и делал вид, что читает афиши.

— Федотов, нам по алгебре что задали? — крикнула ему Киричева.

— Неравенства, — ответил Сева и облизнул сухие губы. Медленно приблизился к палатке и тоже купил эскимо.

— А ты речку можешь нарисовать? — спросила Киричева. — Чтобы вода была такая темная-темная, но блестящая. А в воде плавают кувшинки, и рядом берег — желтый такой, песчаный.

— Могу, — подумав, сказал Сева. — А зачем тебе?

— Лето жалко, — вздохнула Киричева. — А зима такая долгая-долгая… Конечно, можно на лыжах и на коньках, но все равно летом лучше.

— Ага, летом лучше, — согласился Сева. — Ладно, я нарисую.

— А почему ты с нашими мальчишками не дружишь?