Экзамены

— При чем тут Надька, — нахмурился Костя. — Надька — это Надька, фигура, так сказать, конкретная. А мне нужен образ… Эх, да о чем мы говорим! — Костя замолчал, сосредоточенно докуривая папиросу. Ленька переминался с ноги на ногу, не зная, как ему быть: убежать домой или еще постоять. Костя серьезным острым взглядом посмотрел ему в глаза.

— Ты ревел вчера, когда отец тебя драл?

— Не-а…

— Все время молчал?

— Угу… Они после с мамкой всю ночь шушукались.

— Вот видишь! А говоришь — Надька Зуева… Просто кукла красивая. Она же никогда не сможет понять, что это такое — не плакать, если тебя бьют!

Лишний голос

За одной партой с Галей Киричевой сидит круглощекий Юрка Терехин. Очень удобное место: парта недалеко от двери. Можно первым, как только прозвенит звонок, выбегать в коридор на перемену.

А Севе Федотову, прозванному за малый рост Шпингалетом, достался в соседи хамоватый второгодник Борисов. Сева много раз предлагал Терехину поменяться местами. И что только не обещал румяному отличнику за обмен: и лучшие марки из своей коллекции, и авторучку с золотым пером, и даже самое дорогое — колонковые кисти. Но Терехин, выпячивая мокрые губы, повторял одно и то же: «Вот невидаль! Все, что захочу, мне мамка сразу покупает».

Парта, за которой сидят Сева и верзила Борисов, в среднем ряду. Сева часто косит взгляд вправо и видит наклоненное над тетрадкой лицо Гали Киричевой: ее розовое ушко, крутую щеку, короткий, похожий на седло, носик и кончик языка, то и дело пробегающий по верхней губе. Беличьего цвета косы Киричевой топорщатся в разные стороны и едва достают до плеч. А над лбом свисают выбившиеся пряди. Привычным взмахом руки Киричева заводит волосы за ухо, чтобы не мешали смотреть на классную доску и переписывать в тетрадь условие задачи.

Учительница математики Евгения Семеновна вызывает Федотова решать задачу на доске. Сева, побледнев от волнения, с ярко проступившими по лицу конопушками, выскакивает из-за парты и идет к доске, видя только ее, просторную, коричневую, пропитанную меловой белизной — как бы заиндевелую. Задачи по алгебре легко даются Севе. Он старается записать первую строку решения повыше — поднимается на цыпочки. Мел постукивает по линолеуму, словно птичий клюв, и белые крупинки осыпаются на желобок, прибитый снизу к доске. Торопясь, Сева делает ошибку, тут же стирает тряпкой — на доске остается влажное пятно. Писать по мокрому еще приятнее, цифры получаются особенно отчетливыми.

В черном облегающем платье с кружевным белым воротником, Евгения Семеновна кажется очень молодой, похожей на десятиклассницу. Она сидит за столом вполоборота к доске — и на ее туго обтянутом матовой кожей лице сейчас не заметно привычного строгого выражения. Продолговатые темные глаза теплы, тонкие полукружья бровей разъединились в спокойствии.

— Молодец, Федотов, — шелестящим, благодарно-мягким голосом хвалит Евгения Семеновна и ставит в журнал пятерку.

Возвращаясь на место, Сева видит только лицо Киричевой. Оторвав взгляд от тетради, Киричева морщит выпуклый лоб и грызет кончик шариковой ручки. Ее серо-голубые глаза круглы, как новые монетки.

«Вот уставилась! — думает Сева, взволнованно отводя взгляд. Волнует его то доброе, ласковое, что светится в глазах Киричевой. И Сева уверен, что мог бы совершить сейчас самый отважный подвиг. — Я бы и потруднее задачу решил!.. Вот были бы все уроки — алгебра!»

* * *

Следующим был урок пения. И на этот раз урок проходил не в классе, как обычно, а в школьном зале, где в углу стоял большой черный рояль.

— Вон Шпингалет! — закричал Шамиль Зайнетдинов, протянув вверх руку. Сева стал искать свое лицо среди веселых рожиц пятиклассников, отражавшихся в поднятой крышке рояля, и в это время кто-то больно щелкнул его по затылку.

— Ты, Шаман! — Сева сложил пальцы на правой руке для ответного щелчка, но Зайнетдинов успел присесть и вынырнуть из толпы.

— Марь Сергеевна, а сколько в роле струн? — спросил Зайнетдинов, уже оказавшись возле пожилой, раздражительной учительницы пения, которая привела пятый «Б» на прослушивание.

— Эх ты, роля! Рояль, а не роля! — смеялись девчонки.

Мальчишки подхватили:

— Шаман — Роля!.. Эй, Роля Зайнетдинов, иди к роялю!

Упираясь в край остреньким подбородком, Сева смотрел внутрь лакированного черного ящика, дно которого было выстелено натянутыми струнами. Оттуда пахло сухим деревом и пылью. В этот момент кто-то стал нажимать на клавиши. В лицо Севы, точно горячий ветер, ударили звуки, а обитые фетром молоточки запрыгали по струнам, словно кузнечики в траве.

— Это кто там барабанит по клавишам? — Мария Сергеевна, придерживая руками сетчатую шаль, поспешила к роялю. — Нельзя, ты инструмент расстроишь!

— А я умею, — сказала покрасневшая Галя Киричева. — Ко мне учительница музыки приходит…

— Что ты умеешь?

— Мазурку… Шопена.

— Все равно нельзя. Закрой, пожалуйста, крышку.