Экзамены

А я уже уходил от нее. Решимости придала та картина, которая представилась мне, когда Марина напомнила про бор: мы с ней плетемся по-крестьянски по лыжне, а навстречу длинными прокатами бежит та девчонка. И насмешливо оглядывает нас… К тому же все сильнее чувствовалась боль в бедре и саднила оцарапанная щека.

Пройдя немного, я обернулся: не тащится ли за мной Марина? А она уже приближалась к бору.

Еще две недели продолжались зимние каникулы. И почти все время сохранялась солнечная, звонкая погода. Казалось, вот-вот лыжи сами выломятся из тесноты кладовки, подхватят меня под руки и поведут на лыжню в бор. Мне так хотелось на ту лыжню, ведь я отчетливо — будто цветную фотокарточку перед глазами держал — помнил бледное, остро стесанное к подбородку лицо, разлет бровей, длинные прорези темных глаз и распластавшиеся в крылья волосы девчонки в свитере с оранжевыми полосами.

Но мне почему-то верилось, что если я пойду на лыжах в бор, то встречу там не ее, а Марину. Застряла эта мысль в голове крепко. Перед Мариной я чувствовал себя виноватым. Ведь что ни говори, а поступил я тогда не по-джентльменски.

Однако днем и вечером я отправлялся бродить по городским улицам и не мог удержаться, чтобы не заглядывать в лицо каждой из проходивших мимо девушек. Много попадалось хорошеньких и даже красивых лиц, но крыльев, так же, как у Марины, у этих девчонок, угадывал я, не было!

Я видел блестящие распахнутые глаза, слышал нестеснительный звонкий хохот, красивые жесты, модные одежды — всем этим молодым прохожим так весело и беззаботно жилось в городе с его уютной уличной теснотой, почти непрерывными потоками машин, блестящими плоскостями магазинных витрин. «Да на фига мне какие-то крылья, если и так хорошо!» — как будто читал я на каждом из встречных лиц.

Но я-то еще верил, что настоящему человеку не может быть хорошо в душевном покое. Истинная жизнь — это полет к далекой и трудной цели, поэтому в жизни обязательно должен быть момент преодоления, прорыва к недосягаемому. А тут — всем весело, все беззаботны, довольны…

Размышляя так, я не щадил и себя. «Лентяй!.. Размазня!.. Тупица!..» Порой я придумывал для себя и более злые слова, только все это мало помогало. Требовалось срочно определиться в жизни. Выбрать для себя достойную цель. И рвануться к ней всей душой, чтобы стряхнуть наконец с себя эту пошлую размягченность чувств, размазанность мыслей, чтобы избавиться от преступной бесплодности, с которой проживал я день за днем. Я хватался то за книги, то за чертежи, то за паяльник. Но скоро оставлял и то, и другое, и третье, потому что все это было не то: не шевелились за спиной крылья!

Мы встретились с Мариной в институте, перед лекцией по политэкономии. Марина буднично поздоровалась — будто и не было трехнедельных каникул, а мы только вчера виделись — и прошла мимо. Я сел на свое обычное место в дальнем углу аудитории и раскрыл «Былое и думы» Герцена — свою настольную книгу в ту пору. Отыскивая нужный абзац, я неожиданно вспомнил, что в облике Марины проглянуло нечто новое. Я привстал и посмотрел в тот ряд, где обычно сидела Марина. Она что-то оживленно рассказывала соседке и мне видна была в профиль. Смеялась, хлопала тяжелыми от краски ресницами, показывала пальцами, сложив их щепоткой: ни вот столечко, дескать, не задело! А волосы у нее были взгромождены в высокую башенку на затылке. Хотя раньше, вспомнил я, она носила короткую прическу.

После лекций я задержался в библиотеке, а потом спустился в раздевалку. В дальнем углу перед зеркалом стояла девушка в лохматом пальто и обеими руками осторожно насаживала шапку на высокую прическу. «Ага, вот теперь мой черед посмеяться!» — вспомнил я, узнав в ней Марину. Подошел и спросил:

— У тебя так быстро отросли волосы?

Она обернулась, спокойно, но холодно посмотрела мне в глаза. Пауза вышла довольно долгой. Но все же Марина ответила:

— Нет, Коля. У меня шиньон.

Удивляясь самому себе, я вдруг предложил:

— Марин, а не сходить ли нам с тобой в киношку?

— Не могу, Колечка, — без всякого сожаления ответила она.

— Марин, я на полном серьезе!

— И я абсолютно серьезно, — сказала Марина, натягивая перчатки.

Я начал волноваться.

— Слушай, Марина, почему ты не можешь? Ты куда сейчас? Хочешь, я провожу?

— Ну уж нет, пожалуйста, не надо! И вообще — у меня к тебе великая просьба: не выходи пока из института, побудь тут минуток пять, понимаешь?

Я честно помотал головой.

— Нет, не понимаю.

— А все потому, что ты — бестолковый парень! — воскликнула Марина с досадой и еще с каким-то злым чувством — так, что я сразу осекся. Марина пошла к выходу. Я стоял у зеркала и моргал. Это я хорошо запомнил, потому что видел самого себя в зеркале.

Все же не выдержав запрошенных пяти минут, я вышел на улицу — и поэтому все сразу понял. Марина уходила от института под руку с офицером. У него были прямая спина, квадратные плечи; на рукавах, хлястике и фалдах блестели надраенные пуговицы, но самое главное — этот парень был в фуражке с голубым околышем. Такие фуражки, как известно, носят военные летчики.