Экзамены

Он привез тачку, высыпал — и неожиданно для себя, с озорством, подумал: а что, если еще ездку сделать?

Борис Федорович был пенсионером и потому для важных дел не годился. А без дела жить не мог: что-то он должен был изменять, приводить в порядок в этом мире. Хотя бы перевезти песок от будки сторожа к себе на участок.

Еще две ездки осилил Борис Федорович. И рухнул на кровать под грушей, словно подстреленный. Казалось, все было вынуто из его тела: кости, мышцы, больной кишечник. Однако пустоты старик все-таки не ощущал. Теплое, молодое чувство удовлетворения наполняло его.

К вечеру в сад пришла Александра Петровна, чтобы накормить и отругать мужа: она хорошо знала его жадную до работы натуру. Но, увидев под грушей желтый песочный холм и рядом с ним железную тачку, увидев бескровное лицо мужа, лежавшего на кровати, Александра Петровна обо всем позабыла.

— Боречка, что с тобой? — спросила она, готовая заплакать.

— Я сейчас встану. Да не смотри на меня так!.. Ничего не случилось, все хорошо.

— А песок? — несмело спросила жена.

— Ну, и что — песок?

— Кто его возил?

— Никто ничего не возил!

— Борис, — плача, проговорила Александра Петровна, — зачем ты хулиганишь?.. Ты ведь меня нисколько не жалеешь! Вдруг что случится, как я останусь одна?

— Больше, не буду… Сказал тебе — больше не буду!.. Вот лук сажать, редиску — ведь нужен песок? А больше не буду, успокойся, пожалуйста!

Александра Петровна с потрясенным видом понесла к даче сумку, в которой был бидончик со свежими нежирными щами, баночка с отварной рыбой — то, что приготовила для больного мужа. А он — возил песок!

Ужинали на веранде. Александра Петровна обиженно молчала. Борис Федорович молчал виновато. А над дачей в скворечнике бранилось птичье семейство, где-то за садом, в жилых домах, играла радиола, в чистом небе с гулом пролетали самолеты, и вечер был по-летнему теплым и приятным от запахов цветущих слив и вишен.

— А разве груша может цвести? — нарушила молчание Александра Петровна.

— Какая груша?

— Наша.

— Чему там цвести? Мы с ребятами всю ее обрезали.

— А она цветет.

— Кто?

— Вот бестолковый! Я про грушу говорю.

— Не может быть, — спокойно сказал Борис Федорович.

— А ты разуй глаза и посмотри. Вон на нижних ветках что — разве не цвет?

Борис Федорович, подслеповато щурясь, всматривался. В самом деле, один из молодых побегов, выросших там, где, некогда прошлась пила, покрылся редкими белыми соцветиями.

— Эх, ты, горе-садовод, — уже без прежнего холодка сказала Александра Петровна. — Даже не знаешь, что у тебя в саду творится!

— Честное слово, не заметил. Не до того было.

— Вот-вот… Лишь бы надрываться. Порядочные люди ходят в сад отдыхать, а ты — чтобы себя в гроб поскорее загнать.

— Ну, ладно, — растроганно произнес Борис Федорович. — Обещал ведь, больше ни-ни… Писем не было?

Александра Петровна с грустным лицом покачала головой.

— Вот бы ребята приехали! — мечтал Борис Федорович. — Надо им сообщить, что у нас груша зацвела. Будешь писать — не забудь!.. Нет, пожалуй, об этом я сам напишу!

И, решив так, Борис Федорович задумал рассказать сыновьям не только про грушу. Он напишет и о том, что привез песку, посыпал дорожки и сделал для внучек песочницу. Ведь там, у будки сторожа, осталось столько же, сколько он уже перевез. Пустяк, всего на день работы.

Крылья

Я вышел с лыжами из троллейбуса и на остановке увидел Марину Потапову. Она сидела на скамейке в деревянном павильоне, где все доски были исписаны любовной арифметикой. Марина была в лыжном темно-синем костюме, дешевом и потому грубоватом; рядом стояли обшарпанные лыжи с намалеванными краской номерами, а в руках она держала правый ботинок, тоже с номером на боку. Круглое простенькое лицо Марины было огорченным.

— Потапова, что с тобой? — спросил я у однокурсницы.

— Жмет — просто сил нет! — пожаловалась она. — Помоги оторвать стельку!

— Казенные, что ли? — поинтересовался я.

— В прокате взяла. Последние… Левый-то ничего, а правый на ногу не налезает.

Я втиснул руку в ее маленький, почти детский ботинок и с треском выдрал стельку. Обнаружились острия гвоздей, но у Марины нашлась газета. Подложили бумаги, Марина довольно изящным движением (тут я вспомнил Золушку и ее башмачок) вставила маленькую ступню в белом шерстяном носке в ботинок, зашнуровала, притопнула.

— Ну как, теперь ничего?

— Ах, Коля, что бы я делала без тебя! — воскликнула Марина с явно преувеличенным чувством.

Мы уже третий год учились в одной группе. Потапова была неглупой девчонкой: не отличаясь особым прилежанием, она все же вовремя и неплохо сдавала экзамены и зачеты. Но ни в лице, ни в невысокой фигурке, ни в характере Марины я не находил ничего примечательного, а потому и не пытался никогда сблизиться с нею. Вообще, у нас, парней, было принято искать знакомства на стороне, со своими же девчатами мы поддерживали чисто приятельские отношения.

— Кого-нибудь ждешь? — спросил я, заметив, что Марина не спешит.

— Я тебя ждала, мой невстреченный! — пропела она игриво.

— Ну-ну, ври больше!