Экземпляр

Уже скоро, уже очень скоро, когда Костя почувствует себя безвольной щепкой, которую уносит течением бурной горной речки, он попытается отчеркнуть в своей памяти тот момент, после которого все пошло наперекосяк, но еще хоть что-то можно было поправить. И этот момент он запомнит навсегда. Холодные ступеньки, перила, выкрашенные безобразной краской, сигаретный дым и холодное, проступающее, словно пот, отчаяние. И напуганный, не по-детски напуганный Дианин взгляд — этот взгляд он тоже запомнит. Запомнит, потому что у его ног уже разверзается зловещая клейкая пустота, и скоро в эту пустоту полетит и он сам, и все его мироздание.

18

Костя держал в руке «Сяоми» и вот уже минут пять не мог набрать заветный номер. И это было странно. Время все шло и шло, а решимость все улетучивалась и улетучивалась. Костя елозил пальцем по экрану, чтобы разблокировать телефон, потом снова его блокировал боковой кнопкой, и так повторялось несколько раз, а потом возникло стойкое желание зашвырнуть мобильник куда подальше, и никому не звонить, и никому не задавать вопросы, и забыть уже наконец об этой странной истории с разбитой машиной. Впрочем, Костя взял себя в руки и все-таки набрал номер отца.

— Слушай, э… — сказал Костя вовсе не то, что планировал. — Вы там не заняты? Я заскочу?

— А без этого никак? — сонным голосом, лишенным всяческого энтузиазма, ответила трубка.

— А без этого никак, — в тон отцу ответил Костя.

Родители жили через пару кварталов, на улице Столетова. По местным меркам это было элитное жилье: кирпичные девятиэтажки, квартиры тут были больше, чем в панельках, а звукоизоляция лучше, и плюс лоджии — какие-то гигантские лоджии, на них даже не устраивали помойки из старых лестниц, детских колясок и велосипедов, а ставили мебель, вытаскивали комнатные растения в горшках, устраивая настоящие мини-оазисы. Костины родители жили именно в такой девятиэтажке из белого кирпича, двухподъездной, построенной буквой Г, а на балконе у них была целая оранжерея — это мама в один прекрасный миг увлеклась комнатными растениями. Все те же ветхие каменные ступеньки — каждую зиму, когда начиналась гололедица, эти ступеньки обеспечивали работой хирургов местного травмпункта. Если уж говорить начистоту, эти ступеньки и без гололеда были травмоопасными. Железная дверь с кодовым замком, не домофоном, куда можно было звонить, радостно восклицая: «Это я!» — а именно с кодовым замком, который открывал сезам только после введения сверхсекретного кода. Впрочем, этот код знали жители всех окрестных домов, потому что на девятом этаже в угловой однушке жил местный барыга. Подъезд, стены которого выкрашены в ядовито-голубой цвет такой интенсивности, что от него болели глаза. Одинаковые металлические двери — защита от воров.

Костя вприпрыжку добрался до четвертого этажа. Дверь открыл младший Костин брат, двенадцатилетний Артемка. Так получилось, что Костя, главным образом из-за гигантской разницы в возрасте, почти не застал Артемку и совсем не принимал участия в его воспитании. А тот так быстро рос, и взрослел, и менялся, что Костя не успевал следить за этими метаморфозами, да и не так часто в последнее время он бывал у родителей, поэтому любил повторять, что ни разу ему не удавалось застать двух одинаковых Артемок.

— Они там на кухне сидят, — важно сообщил белобрысый и веснушчатый Артемка, внешне — полная Костина противоположность, и ушел к себе в спальню, шаркая тапочками.

И Костя пошел на кухню. Родители (в батином паспорте было написано «Григорьев Виктор Сергеевич», а в мамином — «Григорьева Ольга Александровна») пили чай и смотрели телевизор.

Родители. Люди, которые когда-то давно, тридцать лет назад, решили, что вселенной необходим, вот совершенно необходим новый человек. И не так уж важно, каким будет этот новый человек. Будет ли он женского пола или мужского, будут ли у него карие глаза или голубые, будут ли у него темные волосы, как у мамы, или светлые волосы, как у папы, будет ли он умным или глупым, добрым или злым. Не важно. Главное, он будет, этот прекрасный новый человек.