Экземпляр

— Костя? — Диана словно удивилась, будто и не Костю она ждала увидеть, а кого-то другого, ее взгляд был стеклянным и пустым. — М-можно я зайду?

Костя, который боялся обернуться, услышал за спиной чей-то вздох, и скорее всего, это был батя, которого вовсе не привлекала перспектива увидеть пьяную Белогорскую в своей квартире. Он ее терпеть не мог.

— Тебе переодеться надо, — сказал Костя, пока Диана, шлепая мокрыми ногами — туфельки впору было выбрасывать, она оставила их в коридоре, — маршировала на кухню, упрямая и решительная.

Это была какая-то лихорадочная, очень напряженная решительность — решительность стрелы, которая сорвалась с тетивы и летит в цель.

— И горячий душ.

Но Диана, оставляя за собой мокрые следы, уже уселась за стол и водрузила бутылку напротив себя.

— Я у тебя переночую, хорошо?

В ее голосе почти не было эмоций, зато была сдержанность и отстраненность, и столь разительный контраст между ее спокойной интонацией и расхристанным внешним видом сбивал с толку. И еще эта бутылка текилы в сочетании с потекшей тушью, как будто она сбежала с празднования Дня мертвых.

— Да, конечно, — ответил Костя. — А что случилось-то?

— Меня из института отчислили, — сообщила Диана. — Отец сказал домой не возвращаться. Иначе он меня убьет. И я не сомневаюсь, что именно так он и сделает.

Она была пьяна как сто тысяч чертей, и при этом ее лицо хранило серьезное и даже скорбное выражение. Белогорская даже в анабиозе оставалась Белогорской.

— Срочно иди в душ и спать, — скомандовал Костя. — Завтра утром поговорим.

— Моя жизнь закончена, Кость, — ответила Диана. — Все. Кость, я умерла. Ты знаешь об этом? У-мер-ла.

— Диана! — Костя пододвинул стул и сел напротив.

— Мой самолет разбился, Кость. Ну… то есть. Я все.

В этот момент голос Дианы треснул, точно медная тарелка.

— Так, — Костя, которого начал чертовски пугать этот разговор, дотронулся до Дианиной руки. — Ты очень пьяна сейчас. Успокойся. Я отведу тебя в спальню, и…

В этот момент, очевидно, она заметила, что они на кухне не одни — где-то на заднем плане маячил Григорьев-старший, который, очевидно, сгорал от любопытства, тем самым нарушая все мыслимые и немыслимые нормы противопожарной безопасности.

— Ой, — сказала Диана чересчур громко. — Виктор… Виктор…

— Сергеевич, — донесся раздраженный батин голос.

Костя обернулся — отец и в самом деле был зол.

— Кость, — Дианино внимание, видимо, разрывалось, как будто она пыталась включить одновременно два канала на телевизоре и у нее не получалось, а еще голос ее звучал хрипло, точно она сорвала его на рок-концерте, — Кость, а ты знаешь, что это мой отец чуть не убил тогда твоего? Ну, знаешь, наверное… Виктор Сергеевич, ничего, что я это говорю?

— Ничего, — сквозь зубы процедил отец.

Белогорские против Григорьевых. Счет один — ноль в пользу Белогорских. Тут уж Костя замучился вертеть головой туда-сюда.

— Отведи ее спать, — приказал отец и вышел из кухни, прикрыв за собой дверь.

Костя понял, что Диану, скорее всего, придется тащить, а она будет упираться и лепетать что-то несвязное. Тем не менее он как-то донес ее до спальни, где она, как только приняла горизонтальное положение, тут же и уснула, прямо в одежде, прямо поверх одеяла. Ее волосы пахли сладким шампунем, но одежда провоняла чуть ли не болотной тиной и почему-то гарью, явно свежий маникюр был сколот, как будто она и в самом деле отбивалась от злоумышленников, — в общем, образ Белогорской в ту ночь был соткан из противоречий, но это была она: давно желанная, а теперь такая доступная, в грязных колготках, но все ж таки Диана. Это тоже сводило с ума.

Костя вернулся на кухню, там вовсю горел свет, и там сидел отец и сердито курил свой вонючий красный «Честер». В руках отец вертел крохотный беленький листочек, вблизи оказавшийся авиабилетом.

— Она из Челябинска прилетела, оказывается, — произнес отец. — Как она только добралась-то, это же далеко.

— Ну, судя по ее виду, она шла пешком, попутно отбиваясь от печенегов. Кстати, мне она только что сказала, что из Кольцово прилетела.

— Из преисподней она прилетела. Чтобы завтра утром ее не было, — отец поднялся со звуком скрипнувшего стула, подошел к окну и, открыв форточку, запустил холодного воздуха в душное помещение.

— Хорошо, — ответил Костя, и это короткое слово далось ему с большим трудом.

— Здесь ее быть не должно, — отец стоял вполоборота, освещаемый лучами фонарного света, точно актер на сцене.

— Завтра она проспится и уйдет, — пообещал Костя. — Но, если честно, не завтра. Завтра вряд ли — она, кажется, не только пьяная, она еще и дряни какой-то нажралась. Но…

Отец наконец-то повернулся к Косте лицом. Был он серьезен и сосредоточен, и Костя примерно знал, что ему сейчас скажут, — от этого легче не становилось.

— Не вздумай.

— Ты о чем?

— Не притворяйся. Я знаю, что ты в нее, — отец даже поморщился, когда произнес это «в нее», — со школы влюблен.

— И что?