Экзистенциализм. Возраст зрелости

Последние две антитезы, как мне кажется, очень интересные и не столь очевидные, как все предыдущие. С модусом обладания он связывает талант, а с модусом бытия – гений. Многие считают, что талант и гений соотносятся просто количественно. Гений, мол, это очень большой талант, а талант – это недоразвитый гений. Марсель считает, что все наоборот. Талант – это то, что нам дано (судьбой, Богом, родителями, воспитанием), чем пользуются или не пользуются как инструментом, чем обладают, что от меня отделимо. Мне это дано, но я могу это похоронить («закопать талант в землю», как сказано в Евангелии), могу продаться (как в «Портрете» Гоголя), могу не использовать. А гений – это то, что я есть, это я сам. Гений – это дело не в масштабе, это не громадная фигура. Гении по Марселю отличаются не количественно, а качественно. Талант – это то, что отделимо от человека, гений – это сам человек. Поэтому он рассматривает эту антитезу как два модуса бытия и обладания. Не знаю, убедил ли вас Габриэль Марсель, согласитесь ли вы с ним в понимании гения и таланта? Меня он почти убедил. Мне кажется, хрестоматийный пример к такому пониманию гения и таланта – Моцарт и Сальери (не реальные, конечно, а в гениальной трагедии Пушкина). Пушкинский Моцарт предельно органичен и естествен (он, так сказать, познал свое Дао и не пытается что-то изображать), а пушкинский Сальери предельно искусствен и одержим жаждой зависти и обладания.

И наконец, еще одна антитеза, которая венчает собой этот ряд антитез: самоубийца и мученик. Казалось бы, это близкие понятия, но, по Марселю, это предельно разные понятия. Самоубийца – это предельное воплощение модуса обладания. Я отвергаю Бога, себя, свою жизнь, я обладаю собой как объектом. И высший знак, высшее проявление этого обладания то, что я убиваю себя, отнимаю себя у себя. Мир чужд и враждебен мне, Бога я не приемлю, себя воспринимаю как вещь. Поэтому я ее ломаю и выкидываю. Прямо его противоположным, хотя, казалось бы, внешне очень и похожим, является модус мученика, потому что мученик противоположен самоубийце. Это предельная близость и доверие к Богу, предельное слияние с ним. Не противопоставление, не отрицание, не гордыня. Мученик, по Марселю, предельно противоположен самоубийце.

Вот, повторю еще раз в завершение, базовая антитеза: бытие-обладание обыгрывается и раскрывается Марселем через целый ряд других пар оппозиций-противопоставлений: талант-гений, самоубийца-мученик, идеолог-мыслитель, эксперт-мудрец, знание-вера, свидетельство-доказательство и некоторые другие.

Я перейду к завершающей части разговора о Марселе. Как я уже несколько раз сегодня говорил, Марсель предельно не абстрактный, не систематический философ. Он говорит всегда о принципиально необобщаемом, необъективируемом и несистематизируемом. И хотя, как вы, конечно, уже почувствовали, Габриэль Марсель – глубоко религиозный философ, но он говорит о трансцендентном не как о чем-то далеком, абстрактном, анонимном, а он говорит об обыденном человеке: о его переживаниях, о таинствах нашего бытия, о человеческих состояниях. И именно через это он выходит на религиозные вопросы.

Я хотел бы коснуться понятий, о которых много размышляет Марсель: это верность и надежда. Два проявления человеческой жизни. Сам мир Марсель воспринимает, как все экзистенциалисты, глубоко трагически и катастрофически. Мир, в котором человек предельно отчужден, само тело наше стало объектом манипуляций, мы сами для себя чужие, бездомные «люди из барака». Мир, в котором правит техника, царит сциентизм. Мир, которым правят бюрократы, технократы, эксперты и идеологи. И вот в этом мире все-таки есть верность и есть надежда как некоторые свидетельства пути к Богу, пути примирения, вочеловечивания человека. Пути прямого, не дискурсивного, не рационального, не субъект-объектного.