Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий

Пространство отчаяния в смертных стихах Г. Иванова расшифровывает истинный смысл строк, которые писал человек как таковой: Допустим, как поэт я не умру, / Зато как человек я умираю. С другой стороны, сюжет отчаяния смертных стихов Г. Иванова наиболее точно воспроизводит психологический и интонационный сюжет «Смерти Ивана Ильича». Это не реминисценция, не подражание, не традиция. Предвидения гениального Толстого проверены экспериментом собственного предметного и посмертного дневника, разработкой экзистенциальной ситуации собственной смерти, сюжетом пограничной ситуации своей болезни и гибели, который воплотил, развоплощаясь Г. Иванов.

Так Георгий Иванов прошел свой путь в литературе и жизни – от поэта к человеку как таковому; рассказав о нем все, он стал большим поэтом. Г. Иванов довоплощает путь экзистенциальной традиции в русской литературе, соединив в своем сознании и поэзии многие силовые линии экзистенциального мироощущения и русской, и европейской литературы. Поэт, став точкой, в которой они слились, и сделал открытия, которые оказались за пределами возможностей и русского, и европейского экзистенциализма. Он договаривает невысказанное русским экзистенциальным сознанием первой трети XX века, воспринимая опыт Тютчева и Толстого.

Место Г. Иванова в истории европейской экзистенциальной традиции особое еще и потому, что экзистенциальное сознание выразило себя по преимуществу в эпических романных формах. Г. Иванов – едва ли не единственный художник XX века, открывший экзистенциальному мировидению его поэтические перспективы и создавший оригинальнейшее явление XX столетия – экзистенциальную поэзию, с которой в опыте Тютчева экзистенциальное мироощущение начиналось в русской и европейской культуре XIX века.

IV Ю. Мамлеев: репортаж из бездн «засознания»

Ю. Мамлеев – член американского и европейского ПЕН-клуба; о нем слависты Запада пишут как о продолжателе традиций Достоевского и Гоголя. Ю. Мамлеев – художник, осознанно и целенаправленно конструирующий свой мир, формирующий собственный художественный метод. Проза Мамлеева – суровая, тяжелая, порой страшная той правдой, которую писатель говорит о своем веке. Чтобы понять специфику и глубину мамлеевского видения бытия и человека, логичнее доверить конструирование присущих автору координат ему самому: