Экзистенциальный эскапизм: новая проблема общества открытой информации

Эскапизм – явление, интенсивно исследуемое последнее время, но не имеющее четкого, устоявшегося толкования и классификации[3]. Чаще всего этим понятием обозначают мировоззрение или стиль жизни, подменяющий реальные отношения с миром на воображаемые. Также считается, что этот стиль жизни может формироваться на основе религиозных верований или представлений субкультуры, в том числе – под влиянием литературного вымысла. В этом смысле, может быть выделен религиозный эскапизм, который обнаруживается, к примеру, в стремлении уйти в монастырь или аскетическую практику, сопровождающемся разрывом отношений с прежним окружением, и эскапизм субкультурный – основанный на переходе в узкую группу единомышленников в попытке реконструкции иллюзорного мира при игнорировании реального социума.

Первым об эскапизме в экзистенциальных координатах заговорил Дж. Р. Р. Толкиен в эссе «О волшебных историях»[4]. Он трактовал эскапизм как осознанный побег от «уродств современности» в иллюзорный мир литературной фантазии. Именно с тем, что Толкиену принадлежит первенство в подробном описании, часто эскапизм ошибочно связывают с движением толкиенистов, хотя Толкиен писал о читателях «волшебных историй» (не только своего авторства). Этот класс читателей далеко не ограничивается толкиенистами, которых во времена Толкиена, собственно, и не было. Причем далего не все «толкиенисты» относятся к тем, кого имел в виду Толкиен, говоря об эскапизме. Толкиенисты – это субкультура, и идентифицировать ее как эскапистскую можно не в большей степени, чем любую иную субкультуру.

Так как эскапизм – термин, относительно новый для философского дискурса, представляется небезынтересным хотя бы поверхностный анализ лингвистического аспекта, ключевых номинаций, связанных с концептом изгойства/эскапизма. Без этого не избежать путаницы «бытового», «расхожего» и терминологического словоупотребления. Как в русском слове изгой, так и, например, в английском exit или французском exile (несомненно произошедших от латинского exitus), в самом слове эскапизм (ср. французское escaper ‘избегать’) и даже в слове эскапада (заимствованном в русский язык посредством французского escapade и итальянского scappata), в немецком Ausschreitung ‘эксцесс, выходка’, Ausbruck ‘побег, бегство’ прослеживается один общий элемент – приставка со значением удаления, движения вовне (русское из-, немецкое aus- и рефлексы латинского ex-[5] в новых языках). Представляется, что разрыв социальных связей как движение за пределы области, имеющей некие границы, является универсальной метафорой как минимум в европейском культурном ареале. Это косвенным образом увязывается с рассмотренными нами околоэскапическими явлениями как некими степенями эскапизма, поскольку движение из центра вовне легко представить себе как линейный градуальный процесс. (Не нарушает эту логику и менее распространенное написание термина принятое в отечественной философии – эскейпизм, от английского слова escepe ‘выход’).

Среди лексем, связанных с понятием «эскапизм», можно выделить производные от непереходных глаголов, подчеркивающие субъектную ориентацию действия, его добровольность и, возможно, осознанность. Сюда относятся такие интернационализмы, как эскапизм, эскапада, эмиграция; русские выходка, выход, отшельник. Другую группу образуют производные переходных глаголов, подразумевающие возможность внешней каузации, такие, как русское изгой (от изгонять), или французское proscrit ‘изгой’ (из латинского ‘proscriptio‘ – приговор об изгнании, позволяющий любому убить изгнанника в случае его незаконного возвращения). Крайнюю степень эскапизма, которую мы выше обозначили как «отторжение», наиболее ярко иллюстрирует разговорное французское слово avorton ‘отщепенец’, которое может употребляться также в своем изначальном прямом значении ‘выкидыш’ (ср. испанское abortyn ‘выкидыш у животных’; русское аборт, абортировать). С одной стороны, этимология слова подразумевает отторжение индивида средой, приводящее к его гибели (тогда он выступает как объект), с другой стороны, очевидна связь между суицидом и абортом, когда индивид в условном, метафорическом смысле «исправляет ошибку родителей» (таким образом, становясь в едином лице и объектом и субъектом этого действия).

Эту же двойственную природу эскапизма демонстрирует и французское существительное exile, которое соответствует в равной мере и переходному глаголу exiler ‘изгонять’, так и возвратному s’exiler ‘устраняться, удаляться в изгнание’.