Экзопулус вздымает волны

Поплавский покачал головой и присоединился к очереди, поругиваясь про себя и делая мелкие заметки, мысленно прокручивая вариации каверзных вопросов. Но то, что предстало ему за распахнувшейся дверью, упрямо отвергло их, вселяя в разум новые правила вновь созданного мира — странные, но отчего-то завораживающие, непривычные вначале, но умиротворяющие несколько секунд спустя. В размашистые узоры картин, вызывающих скептический настрой при беглом осмотре, хотелось вглядываться снова и снова, становясь безропотным пленником неведомого чувства. Яркие и дерзкие краски искусно контрастировали с композициями из разбросанных почерневших бревен, чей легкий остаточный запах гари дополнял едва уловимый аромат проросших полевых трав. И огромная центральная инсталляция, от которой у Поплавского невольно перехватило дыхание.

Инсталляция занимала почти всю стену, зовя за собой к груде суровых веток и острых холодных камней, из которых, будто из черного снега, пробивались белоснежные цветы, и обжигая, словно виртуозный дирижер, что нежными мелодиями завладевает мыслями слушателей, дабы затем низвергнуть их в кипящую бурю. Гордо демонстрируя своим изумленным, шокированным зрителям двенадцать одинаковых полотен — в шахматном порядке в три ряда.

Двенадцать «Экзопулусов».

Немыслимым тайным заклинанием двенадцать «Экзопулусов» двенадцатью глазами притягивали к себе, беспрекословно приказывая приблизиться к ним и запрещая отводить взгляд, воссоздавая собой всевластного мифического персонажа океанских глубин, контролирующего мысли и движения. От которого хотелось скрыться, но еще больше хотелось бежать навстречу.

— Бред какой-то… — выдавил из себя Поплавский, приближаясь все ближе и ближе к полотнам.

— Смотри, какие эффектные фотки получаются, — Никита жадно нажимал на кнопку, бегло просматривая получающиеся снимки. — А он умеет заинтересовывать.

— Согласен… — Артем медленно переводил взгляд. — Вроде как каждая картина сама по себе, а все вместе такой странный сюр образуют… Что-то в этом есть. Я, конечно, не спец по искусству, но в целом неплохо придумано. Могу придраться, конечно, для объективности, но выглядит необычно.

— Да круто выглядит, ты чего? — Никита довольно почесал нос. — А неискушенные зрители вообще обомлеют. Точняк тебе говорю, вот эта штука в разы окупит себя и все нервы, на нее потраченные…

Видимо, подобное мнение случилось разделить большинству гостей. С момента открытия прошло не более пяти минут, но уже сейчас можно было заметить оживленные обсуждения, где под вуалью светских диалогов все чаще проскальзывали одобрительные нотки. Феликс незаметно перебирал деревянные бусинки с браслетов, скрывая нервные позывы, и раз за разом старался увильнуть от журналистов, жадно пытаясь уловить суть негромких разговоров вокруг.

Внезапно Феликс сквозь самодельную перчатку почувствовал крепкое рукопожатие. Рядом стояла высокая худощавая фигура.

— Это просто потрясающе, — сообщила фигура. — Я владелец медиа-компании …

После этого Феликс отключился. Вокруг него сталпливались все новые и новые люди, кто-то выглядел знакомым по журнальным статьям, кто-то нет, актеры и театральные деятели, художники и критики, бизнесмены и их жены… Почти каждый из них искрился любезностями и изысканными комплиментами о выставке, сливающимися в единый поток, периодически дополняемый английскими и французскими фразами, от которого вконец опешивший Феликс перестал разговаривать, потеряв счет времени, пока взволнованный Литтон не выдернул его из круга восторженных гостей.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Литтон. — Пойдем.

Фарнсуорт быстро отмахнулся и оттащил Феликса в сторону, где о чем-то беседовали Полина и профессор.

— Спасибо, — пробормотал Феликс, — я думал, на этом мой жизненный путь и закончится…

— Видимо, я вынужден вас поздравить с успешной выставкой, — Кожедубов-Брюммер откашлялся. — Стоит признать, что количество желающих ознакомиться с вашим творчеством значительнее, чем можно было предполагать.

— Вы так думаете?

— Я всегда говорю только то, что думаю. Иначе полностью теряет смысл сам факт эволюционной потребности в развитии речи у человеческого сообщества. Жаль, что генетически заложенная возможность все сильнее обретает искаженное значение. История тому подтверждение, если, конечно, вы хотя бы поверхностно пытались с ней ознакомиться.

— Спасибо… — осторожно произнес Феликс, — особенно от вас это… необычно слышать, но очень приятно.

— Не стоит. Я придерживаюсь строгой объективности. Но несмотря на то, что мне совершенно не близко то, что вы называете своим творчеством, можно предположить, что данная выставка будет одной из немногих, от которой мы не понесем убытки, поддерживая современное искусство.

— Ефим Иосифович, не нужно так, — укорительно посмотрела Полина. — Не настолько же…

— Все в порядке, — хмыкнул Феликс, — обычно я тоже несу убытки, поддерживая современное искусство. И, похоже, говорю много лишнего.