Экзорцист. Лучшие мистические рассказы

Сцену, которая разыгралась далее, невозможно описать словами, однако я твердо следовал своему замыслу и по возможности размеренно прочел подряд все литании и молитвы по отходящей душе, а нечто на постели металось из стороны в сторону, насколько позволяли его путы, и грубый, хриплый голос Дика Лашингтона, давно скончавшегося убийцы, выкрикивал ругательства, распевал похабные песни, призывал проклятия на мою голову и изрыгал невообразимые богохульства. Когда я дочитал молитвы до конца, у меня возник вопрос: «Что делать дальше?» И тут внезапно произошло непостижимое явление. Меня словно бы охватила некая могучая сила, завладевшая телом, волей и всеми моими способностями, так что я более не управлял своей душой или плотью, но лишь повиновался. Я сознавал, что поднялся на ноги и встал возле кровати. Потом услышал, как мой голос сурово и повелительно произносит слова: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, повелеваю тебе, демон, – изыди из него прочь!»

Тело, лежавшее на кровати, рванулось вперед, словно бы силясь освободиться от пут, а потом повалилось навзничь с воплем бессильной злобы и ярости, подобного которому я не слышал прежде и не хотел бы услышать впредь. Я изумленно наблюдал, как гневное, багровое, со вздувшимися жилами лицо постепенно разглаживалось и бледнело, как взгляд безумца уступал место взгляду моего давно утраченного друга. Затем губы слегка шевельнулись, и я услышал слабый шепот:

– Да благословит вас Бог, Филип, вы спасли меня! Господи Иисусе, помилуй меня, грешного!

Голос затих, умирающий застонал и содрогнулся всем телом, и я поспешно произнес над ним отпущение грехов. С минуту стояла тишина, а затем доктор шагнул вперед.

– Теперь ступайте, отец, – тихо промолвил он. – Вы сдержали обещание. Он умер.

Джон Бакан Дубрава Астарты

C’est enfin que dans leurs prunelles

Rit et pleure-fastidieux

L’amour des choses eternelles,

Des vieux morts et des anciens dieux!

Paul Verlaine[16]

Перевод Анастасии Бродоцкой

I

Мы сидели у костра милях в тридцати к северу от селения под названием Такуи, когда Лоусон вдруг объявил, что намерен подыскать себе дом. Он уже дня два был немногословен, и я догадывался, что у него появился основательный повод задуматься о чем-то своем. Я полагал, что это какая-то новая шахта или проект орошения, и никак не ожидал, что речь пойдет об усадьбе.

– Пожалуй, мне не стоит возвращаться в Англию, – проговорил Лоусон, носком башмака поправив искрящее полено. – Непонятно, чего бы ради. С деловой точки зрения я принесу компании гораздо больше пользы в Южной Африке, чем на Трогмортон-стрит. Родных у меня не осталось, только четвероюродная сестра, а городская жизнь не по мне. Мой жуткий дом на Хилл-стрит принесет столько же, сколько я за него отдал: позавчера Айзексон прислал каблограмму, что нашел покупателя, готового взять все вместе с мебелью. Баллотироваться в парламент я не собираюсь, а стрелять в мелких пташек и ручных косуль терпеть не могу. Я от природы колониалист и не понимаю, почему мне нельзя обустроить свою жизнь, как хочется. Кроме того, я десять лет как люблю эту страну все сильнее и сильнее – и теперь влюблен без памяти.