Экзорцист Семьи Ноя (СИ)

Завтра. Не сегодня. – всё что было в голове.

Я знаю, что такое отношение звучит весьма грозно по отношению к моим фикам. Хах...

Ну... переживём и это, наверное. Разрешаю пилить меня отчаянно, потому как в экзорцисте мне надо лишь выкладывать главы, даже не печатать уже... Хотя в искусстве тоже имеется запас...

====== Глава 66. Контакты. ======

Алма сложил ладони, пытаясь согреться хоть немного. Что-то щекотало ноги, и юноше непривычно было осознавать, что на самом деле это всего лишь хвост. Если хвост может быть чем-то из разряда «всего лишь», когда речь заходит о человеке.

Алма вообще мог считать себя человеком?

Несмотря на бедственное общее положение, с юношей обращались довольно неплохо. Гораздо лучше, чем могли бы. Даже условия его проживания совсем не беспокоили. Стерильная комната больше напоминала палату заразного больного, а не преступника, хотя караулили его Вороны, и на комнате были печати. Но внутри всё казалось приличным и довольно милым.

Больше всего места занимала жестковатая кровать с тёплым одеялом. Алма постоянно мёрз, и температура его обновлённого тела стабильно держалась тридцати девяти градусов, видимо, приняв её как новую норму. По крайней мере, если исключить холод, Алма чувствовал себя неплохо. И это совсем не походило на озноб, сковывающий тела заболевших.

И он чувствовал себя хорошо.

Лежать в собственной, пусть и временной койке оказалось на редкость приятно и совсем не скучно, пусть раньше, когда-то очень давно и в то же время почти вчера, Алма был ребёнком активным, неспокойным, жутко любопытным. И уж если лежал, то лишь потому, что так полагалось по ходу очередного эксперимента, или оттого, что терял сознание от боли или усталости.

Усталость и боль порой мешала им с Юу драться.

События были так близки и далеки одновременно.

Теперь Юу был совершенно не тем человеком, которого помнил Алма. Совсем взрослым, действующим экзорцистом, хотя характер у него ничуть не улучшился. Алме отчего-то казалось, стоит только найти нужный подход, и этот бука откроется, нехотя, медленно, скрипя несомненно существующим сердцем. Он и сегодня не мог потерять эту веру и знание, что, несмотря ни на что, определённо сумел пролезть Юу под кожу.

Юу защитил Алму, даже увидев, во что тот превратился.

Может быть, на самом деле он совсем не изменился. И Алма очень хотел бы его увидеть. Все вокруг уже успели понять, что откровенно, просто и прозрачно юноша будет говорить только с Юу. Возможно.

Мало ли что на самом деле успело произойти?

Алму мучили сомнения. Он пытался отыскать себе занятие, но ничего путного не находилось, а беспокоить стражников было чрезвычайно глупо. Любые его активные действия, даже попытка размять мышцы хоть немного, намотать несколько кругов в коробке два на три метра, могли оказаться не самой лучшей идеей.

Алма знал, что были те, кому он откровенно не нравился. Наблюдающие, отпускающие болезненные комментарии намеренно вслух и при нём, постоянно возмущающиеся самим фактом его существования. Он не был уверен в способности и праве винить людей, общающихся с таким, как он.

Ему и так многое позволяли. И снабдили более чем достаточным количеством свободного времени. Если смотреть объективно, то всё это время Алме нечем было себя занять.

А стоило заикнуться о безделье, наверняка снова потащили бы на новые процедуры, измерения, повтор старых действий, что не принесли никакого результата, но просто оттого, что Алма заикнулся о безделье. Только чтобы помучить его ещё немного, не понимая, что происходящее сейчас не идёт ни в какое сравнение с тем, что он раньше испытывал. И пусть порой процедуры были болезненными и не очень приятными, главное, что беспокоило Алму, — наличие вокруг людей.

Он начинал нервничать, стоило лишь троим одновременно очутиться на расстоянии меньше метра. Он задыхался, стоило двум сразу прикоснуться к нему. Его тошнило, мутило, голова начинала трещать, а в глазах отчего-то белые стены и халаты, надетые на всех и каждого, заходящего к Алме, покрывались оплывшими розовыми пятнами или даже краснели.

Что-то из глубины собственной памяти или природы того, чем он стал, лениво, но уверенно, словно полноправный хозяин положения, выползало на поверхность, душило и заставляло опускать глаза, оседать на пол, не обращая внимания на крики и восклицания, чувствовать себя самым слабым и беспомощным созданием, существующем на этом свете.

И Алма валился. Устающий просто оттого, что дышит, сходящий с ума, едва сдерживающий слёзы, после которых обязательно болят глаза, будто не слёзы из них лились, а чистая кровь. И, конечно же, горло, обожженное кровью и тем, что напоминало лишь самую неправильную чистую силу в мире, не желало заживать, продолжая болеть, хоть и не так сильно, как прежде, но сводя с ума от каждого, даже самого мелкого глотка воды. Что уж говорить о попытках есть? А ведь Алма продолжал испытывать голод. Почти все основные потребности человеческого организма остались при нём, а никакую капельницу поставить ему не получалось.