Экзотический симптом

– И из-за нее, и из-за низкого дохода семьи. Господи, да неужели же в детдоме лучше?! Здесь пусть и в тесноте да без черной икры, зато с родными людьми! Да, у нас мясо не каждый день, сыр вообще себе позволить не можем, но я в ателье кручусь, как могу, беру заказы на дом, соседей обшиваю-обвязываю. Яблоки, по крайней мере, у нас всегда на столе, хлеб, каша, макароны… Вот скажите, разве бедность может служить причиной отказа органов опеки?

– По-моему, нет, – ответил Белкин.

– Вот и я так думаю, – обрадованная поддержкой, кивнула Крюкова. – Половина семей в России в таком положении – что же, детей по приютам раскидывать? Я вот, к примеру, старших племянников регулярно навещаю, два раза в месяц. Не могу таскать им деликатесов, но карамельки, мороженое и бананы всегда приношу!

– Но вам в конце концов дали согласие на опекунство?

– Дали-то дали, – снова тяжело вздохнула женщина, поднимаясь с видимым трудом и берясь за ручку вскипевшего чайника. Она медленно и осторожно разлила кипяток по чашкам и, положив в каждую по пакетику дешевого чая, снова опустилась на табуретку. – Только Олежка и нескольких месяцев с нами не прожил: нагрянула опека и забрала. Уверена, что, будь я в тот момент дома, у них ничего бы не вышло!

– То есть вы отсутствовали?

– Так а я о чем говорю?! В квартире находилась только моя старшая дочь, Полина. Ей шестнадцать, и она не могла в одиночку противостоять вторженцам! Возвращаюсь я домой, а там зареванная Поля. Она еле-еле смогла объяснить, что случилось. Я кинулась в опеку, а там меня перенаправили к сотруднице, которая изымала племянника. Она даже слушать меня не стала – сказала, что опекунство мне дали по ошибке и что лучше отдать ребенка тем, у кого есть силы и средства дать ему полноценную, счастливую жизнь… Как будто родная кровь ничего не значит!

– Надежда Михайловна, вам удалось навестить Олега после изъятия?

Белкин невольно поморщился, произнося слово «изъятие» – оно звучало как-то неправильно, принимая во внимание предмет разговора. Да и «предмет» – тоже неверное слово.

– Я пыталась! – ответила Крюкова. – Не поверите – я его не нашла!

– Как это? – удивился Белкин. – Разве его не направили в приют или детский дом?

– Обычно так и делается, насколько я знаю, но мне сказали, что Олежку сразу передали в семью – якобы это менее травматично! Ничего себе, «менее»: сначала родители-алкаши, которые били и недокармливали, потом – чужие люди!

– И вам не сообщили никаких данных о приемной семье?

– Сказали, что это запрещено… Скажите, молодой человек, разве это справедливо? Почему мы не можем видеться с Олежкой? Я даже не знаю, жив ли он… А вдруг с ним что-то случилось?

– Надежда Михайловна, есть ли у вас снимок Олега?

– Конечно есть: его в детском саду недавно фотографировали! Сейчас принесу.

С кряхтением поднявшись с табурета, Крюкова прошла по узкому проходу в коридор. Она вернулась минут через пять с большим старым альбомом – из тех еще, что обтянуты бархатом: Александр видел такие у бабушки, сохраненные с советских времен.

Раскрыв его, Крюкова быстро пролистала тяжелые страницы примерно до середины и, развернув альбом к молодому оперу, сказала:

– Вот он, наш Олежка.

Со снимка широко улыбался, сверкая щербатыми зубами, белобрысый мальчуган с огромными серыми глазищами, осененными бесцветными ресницами.

* * *

Бутылка, словно коричневый бриллиант, сверкала и переливалась в тусклом свете лампы. Стекло было дымчатым, поэтому жидкость внутри казалась совсем темной. Ее оставалось уже не так много, поэтому Мономах вытащил из сумки вторую бутылку из «армянских» запасов и водрузил ее на стол.

– Класс! – с восторгом воспринял щедрый жест Гурнов. – Благослови Господь Мейрояна и все его многочисленное и предприимчивое семейство!

Друзья не боялись, что их застигнут врасплох. Во-первых, рабочий день уже закончился. Во-вторых, Иван предусмотрительно запер дверь, едва Мономах ступил на его территорию. И, наконец, в-третьих, беспокоиться о том, что кому-то из «пациентов» патологоанатома вдруг вздумается потревожить своего врача, не приходилось.

– Ну, так что тебе рассказали работяги и медсестричка? – спросил Гурнов, разливая остатки коньяка из старой бутылки по хрустальным стаканам (Иван обожал все дорогое и красивое, поэтому не признавал пластиковую посуду, находя ее вульгарной и подходящей для пьянки бомжей в парке на скамейке, а никак не интеллигентной попойке двух образованных людей). – Я гляжу, она просто кладезь информации!

– И не говори: если б я раньше с ней поговорил…

– Да как бы ты поговорил-то, ведь до тех пор, пока не увидел аквариум, тебе и в голову не приходило, что он – источник всех бед!

– Беда в том как раз, что этот аквариум я видел много раз и всегда знал, что Каморин – любитель всевозможных рыб! Однако до сегодняшнего дня мне ничего такого и в голову не приходило!

– Да уж… Это ж надо, рыба-хирург!

– Синий хирург!

– Синий – как мы после нескольких бутылей «мейрояновского»! Так что ты выяснил?

– Ну, я поболтал с рабочими. Они сперва отнекивались – дескать, сливали воду из аквариума в техническом помещении…