Экзотики

Смерть Скритицыной, конечно, измѣнила судьбу Эми. Она должна была по закону перейти подъ попеченіе опекуна дяди. За послѣднее время Дубовскій пріѣзжалъ три раза за границу повидаться и якобы полушутя, полусерьезно отдать отчетъ въ управленія имѣніями и дѣлами несовершеннолѣтней племянницы. Теперь, вызванный изъ Россіи, онъ явился тотчасъ же, и когда тѣло покойной было перевезено въ Россію и похоронено на одномъ изъ монастырскихъ кладбищъ Москвы, Эми послѣдовала за дядей въ ярославскую усадьбу.

Осень прошла сносно для дѣвочки, главнымъ образомъ благодаря гувернанткѣ, мистриссъ Бакстонъ, и благодаря возможности ѣздить верхомъ, чего никогда не разрѣшала изъ боязни мать и тотчасъ же разрѣшилъ дядя. Но затѣмъ наступила суровая зима. Это былъ первый ударъ. Затѣмъ самолюбивая и избалованная Скритицыной англичанка послѣ всякихъ препирательствъ съ Думскимъ дошла до цѣлаго сраженія и объявила, что не останется ни минуты въ домѣ. Владиміръ Ивановичъ отвѣчалъ на это, что если она останется на вторую минуту, то будетъ выброшена за шиворотъ въ окошко. Эми, пораженная, плакала такъ, какъ плакала всего два раза въ жизни.

И русская зима въ одиночествѣ съ глыбами сугробовъ, съ вьюгами, съ яркимъ, страшно-яркимъ солнцемъ, отъ котораго морозъ еще пуще пробираетъ спину, такъ подѣйствовали на Эми, что она немножко измѣнилась лицомъ, немножко похудѣла, стала глядѣть какъ-то пугливо, будто была насторожѣ, будто ждала какую бѣду.

Ей, проведшей всю жизнь между югомъ Франціи или Швейцаріи и сѣверомъ Италіи, эта жизнь показалась чѣмъ-то ужаснымъ, нестерпимымъ до боли, пугающимъ сердце. Если бы человѣкъ здоровый проснулся вдругъ однажды въ гробу еще не закрытомъ, то вѣроятно перепугался бы такъ же, какъ перепугалась, но и продолжала ощущать этотъ испугъ ежедневно молоденькая Эми.

Если бы былъ кто-нибудь тутъ, то вѣроятно предупредилъ бы дядю, что для дѣвочки этихъ лѣтъ подобное нравственное состояніе можетъ даже подѣйствовать на здоровье.

По счастію, въ концѣ зимы явился въ имѣніе тотъ же другъ — докторъ Рудокоповъ, который изъ любви и привязанности къ покойной Скритицыной считалъ долгомъ изрѣдка узнавать, что подѣлываетъ Эми, которую онъ зналъ и любилъ съ девятилѣтняго возраста. И вотъ ему исповѣдалась искренно Эми; но если бы она даже не сказала ни слова доктору, то умный и проницательный человѣкъ, опытный зскулапъ сразу бы самъ все увидѣлъ, узналъ и понялъ.

Когда докторъ заговорилъ съ Дубовскимъ, то тотъ очень, удивился, но тотчасъ же охотно согласился не морить и не томить дѣвочку въ россійской усадьбѣ.

— Кабы мнѣ найти какую почтенную даму или семейство хорошее, я бы ее сейчасъ съ удовольствіемъ отпустилъ во всѣ Швейцаріи, какія только на свѣтѣ есть! — отозвался онъ. — А съ компаньонкой не хорошо.

— Я вамъ это устрою! — отвѣтилъ Рудокоповъ. — И хотя теперь на дворѣ весна, а тамъ и лѣто, но, право, лучше отпустить Любовь Борисовну. Всякому растенію надо рости на той почвѣ, на которой Господь велѣлъ. Я знаю, что пересадочныя, акклиматизованныя или, какъ говорятъ, экзотическія растенія есть фальшь. Пересадите его съ одной почвы, оно и на другой процвѣтаетъ, да смотришь, оно ни то, ни сё — и гіацинтъ, и какой-то лукъ-парей. Но что же дѣлать, если Любовь Борисовна была чуть не съ рожденія француженка, потомъ швейцарка, въ юношескіе годы — итальянка и опять француженка. Гдѣ же ей вдругъ въ четырнадцать-то лѣтъ или пятнадцать сдѣлаться тверитянкой, костромичкой или ярославкой.

И Эми снова очутилась за границей. Сначала одна безъ дяди, въ русскомъ семействѣ, жившемъ въ Швейцаріи, а затѣмъ вмѣстѣ съ Дубовскимъ, который, пріѣхавъ, быстро привыкъ и полюбилъ «заграницу», особенно Парижъ. Главнымъ образомъ на. него подѣйствовало то, что онъ почувствовалъ себя чѣмъ-то инымъ: онъ сталъ здѣсь, на чужой сторонѣ, «un personnage» чего не было на родинѣ.

VIII

На другой день Эми, почти не спавшая всю ночь, поднялась, около полудня. Быстро одѣвшись, она еще быстрѣе напилась кофе и затѣмъ, побывавъ у дяди, поздоровавшись съ нимъ, вернулась тотчасъ въ свою спальню. Тутъ она подошла въ крайнему угловатому окну. На подоконникѣ въ ящичкѣ лежало болѣе двухъ дюжинъ разноцвѣтныхъ маленькихъ фуляровъ, отъ чернаго и бѣлаго до ярко пестрыхъ. Были платки и полосатые, бѣлое съ чернымъ, съ краснымъ… черное съ краснымъ, съ желтымъ и т. д.

Эми взяла синій платокъ и пунцовый и повѣсила ихъ рядомъ на рамѣ, гдѣ были въ рядъ вбитые гвоздики. И сдѣлавъ это, она стала пытливо приглядываться чрезъ улицу къ окнамъ третьяго этажа большого дома, который былъ какъ разъ напротивъ. На одномъ изъ оконъ тотчасъ же появился желтый платокъ, а рядомъ пестрый.

Эми сняла свои платки долой и кликнула горничную…

— Скажите мнѣ, когда дядюшка со двора выѣдетъ? — сказала она.

— Monsieur уже выѣхалъ сейчасъ.

— Хорошо. Ступайте и скажите консьержу, что если меня кто-либо будетъ спрашивать, то не принимать.

И когда горничная вышла, Эми вывѣсила на окно одинъ черный платокъ.

На окнѣ противоположнаго дома появился снова отвѣтъ телеграфа или семафора, состоящій изъ четырехъ платковъ.