Экзотики

Онъ разсуждалъ просто: «Если любишь женщину, то, предполагается, уважаешь ее, а если уважаешь, то не можешь оскорблять подозрѣніями».

Баронесса съ дѣвочкой переселилась въ Парижъ и, получая отъ Герцлиха очень крупныя деньги на жизнь, появилась въ интернаціональномъ экзотическомъ обществѣ, гдѣ стала играть роль милой, симпатичной и еще красивой femme de Balzac.

Разумѣется, самъ Герцлихъ былъ настолько корректный человѣкъ, такъ осторожно велъ себя по отношенію къ баронессѣ, что за нѣсколько лѣтъ въ русской колоніи Парижа существовали только сомнѣнія, только далекія подозрѣнія на ихъ счетъ…

Впрочемъ «милой» баронессѣ и «добрѣйшему» барону экзотики — сами не святые — по неволѣ прощали то, что подозрѣвали…

Отношенія эти съ каждымъ годомъ все крѣпли, и еслибы между ними не было двухъ лицъ, его жены и ея мужа, то, конечно, онъ давно бы подумалъ о бракѣ. Но если баронесса могла еще развестись съ мужемъ, то жена Герцлиха и вся ея семья, жившіе въ Пруссіи, согласія на разводъ не давали и грозили барону какимъ-то страшнѣйшимъ скандаломъ, если онъ затѣетъ разводиться.

Въ чемъ заключались угрозы семьи жены, Герцлихъ, откровенный съ баронессой во всемъ, никогда объяснить не рѣшился. Она знала только одно, что Герцлихъ боится и разведенной жены, и ея семьи.

— Я честный человѣкъ, Юлія, — говорилъ онъ. — На мнѣ нѣтъ ни единаго пятна, потому что я всегда боялся грязи. А вотъ поэтому я и жены съ ея семьей боюсь…

Баронесса съ своей стороны вовсе не мечтала выйти замужъ за Герцлиха. Это не измѣнило бы ея положенія въ смыслѣ спокойствія существованія. Единственное, о чемъ она мечтала, было имѣть сына около себя, вырвать его изъ рукъ полуманьяка-отца. Наконецъ и это удалось. Уполномоченный ею адвокатъ, петербургская знаменитость, ловко взялся за дѣло и года съ два назадъ уладилъ все съ больнымъ, почти умирающимъ Вертгеймомъ. И наконецъ существованіе прежней Юліи Шмидтъ наладилось, стало вполнѣ свѣтлое и счастливое. И дочь и сынъ, уже женатый, были съ ней вмѣстѣ въ Парижѣ.

Прежняя гувернантка и дочь бѣднаго учителя, собиравшаяся однажды покончить съ собой съ отчаянія, могла жить беззаботно.

Казалось, что большаго требовать отъ жизни было бы мудрено. Ей тридцать семь лѣтъ! Жизнь прошла. Да, конечно! Но за всю жизнь она никогда никого не любила, потому что не пришлось. А любить она хотѣла! Неудовлетворенная жажда, которая томила ее въ продолженіе лѣтъ двадцати, — эта жажда осталась еще и теперь,

Это странное, неугомонное чувство засыпало и пробуждалось. Еще только года два-три назадъ, оно, казалось, совсѣмъ заснуло, стушевалось, исчезло… И вдругъ теперь всплыло и ужасно, устрашающимъ порывомъ, сказывалось опять.

XV

День, въ который графиня Нордъ-Остъ собралась къ баронессѣ, былъ пріемный день, и большая гостиная была полна ежеминутно смѣняющимися гостями. Одни уѣзжали, другіе появлялись.

За то въ сосѣдней маленькой гостиной близъ стола съ чаемъ и тульскимъ самоваромъ — напоказъ — собрались «свои», или les intimes хозяйки.

Здѣсь всѣхъ забавлялъ болтливый и суетливый гость.

Это былъ коренастый человѣкъ лѣтъ пятидесяти слишкомъ, средняго роста, но маленькое брюшко скрадывало его ростъ. Голова его всегда свѣтилась, потому что рыжеватые волоса были тщательно гладко прилизаны и эта прическа смахивала на парикъ. Совсѣмъ красные усы, слегка подстриженные, торчали иглами и по справедливости походили на щеточки зубочистки, какъ выразилась про нихъ дочь баронессы.

Вдобавокъ лицо этого некрасиваго человѣка было усѣяно веснушками. Свѣтло-сѣрые глаза, хотя большіе, живые и быстрые, но какіе-то всегда масляные, имѣли странное выраженіе, которое многимъ молодымъ женщинамъ дѣйствовало непріятно на нервы, было гадко и противно.

На мизинцѣ его лѣвой руки сіялъ и сверкалъ громадный черный брилліантъ, который цѣнили тысячъ въ двѣсти франковъ. На бортѣ сюртука былъ вышитъ шолкомъ оригинальный крестъ ордена «Калатравы». Въ фигурѣ этого человѣка бросались въ глаза прежде всего его неказистость и банальность. Помимо стана и чертъ лица, его смѣхъ-блеянье, его угловатые жесты, а въ особенности его походка на раздвинутыхъ, будто кривыхъ ногахъ — все было вульгарно.

Графиня Нордъ-Остъ удачно окрестила его «сатиромъ».

А между тѣмъ этотъ человѣкъ велъ свой древній родъ — одинъ изъ самыхъ древнихъ кастильскихъ — прямо отъ побочнаго сына (родословная говорила: «сына лѣвой руки») Фердинанда, «очень католическаго короля обѣихъ Кастилій и побѣдителя мавровъ».

Въ гербѣ этого рыжеватаго испанца стоялъ девизъ: «Tambien muy Catolico» (Тоже очень католическій)!

Это былъ грандъ, герцоіь, маркизъ и графъ. Полное его прозваніе на испанской визитной карточкѣ гласило: Fernando, Dnque d'Ocana, Marques de Los Helos, Conde d'Orihuéla, del Castillo Viejo у de la Mancha. По испанскому произношенію это выходило: Д'Оканья, де-Лосъ Элосъ, д'Оріуэла, дель Кастильо Вьехо и де-ла-Манча. Всѣ его предки безъ исключенія носили имя Фердинанда или вкратцѣ: «Фернанъ».