Экзотики

Вся молодежь различныхъ и противоположныхъ національностей, покидавшая скамьи школы, отличалась какимъ-то крайнимъ добродушіемъ, какимъ-то особенно-свѣтлымъ и увѣренно спокойнымъ взглядомъ на жизнь и съ сильной дозой альтруизма въ характерѣ. Практическій американецъ, хитрый нѣмецъ, угрюмый англичанинъ, простодушный россіянинъ, выходили изъ школы одинаково беззаботно-довольными добряками.

Князь не далъ однако сыновьямъ окончить полный курсъ и прямо съ береговъ Лемана вдругъ перевезъ ихъ на берега Невы и опредѣлилъ въ гвардію.

Черезъ годъ, при протекціи, оба были уже офицерами. Но отца на свѣтѣ уже не было. Онъ умеръ отъ удара въ вагонѣ. Черезъ два года послѣ этого умеръ отъ тифа и младшій князь.

И Георгій Соколинскій остался одинъ на свѣтѣ, но богачомъ. Военная служба была ему по душѣ. Только полковыя ученья, парады и маневры надоѣдали ему до смерти. А все остальное, соединенное со службой въ гвардіи, онъ любилъ. Товарищи и начальство искренно любили князя. Онъ былъ для всѣхъ «Егорушка», и даже мало знакомые люди, заглазно, звали его такъ…

Однако все начальство, отъ полкового командира до командующаго округомъ, было одного мнѣнія, что «душа-человѣкъ» и милый малый — невозможный офицеръ.

Вошло даже въ обыкновеніе ставить его въ примѣръ. Всякому солдату, который былъ плоховатъ, говорили:

— Да что тебя, Соколинскій, что-ли, обучалъ?

Про самаго лучшаго молодца кавалериста, солдата или офицера, говорили:

— Его Соколинскому въ обученіе отдать на полгода — и то не испортитъ! — Къ такому о себѣ мнѣнію князь или «Егорушка» относился такъ же, какъ и ко всему на свѣтѣ, добродушно и весело. Благодушіе его доходило до тѣхъ крайнихъ предѣловъ, что самая злая клевета на него, самая смѣшная оскорбительная каррикатура и самая сильная обида, что случалось, конечно, рѣдко, дѣйствовали на него особенно, заставляли его искренно смѣяться. Онъ не понималъ, что такое мелкое самолюбіе, что такое обидчивость.

Кромѣ того, Соколинскій отъ всѣхъ богачей-гвардейцевъ отличался всегда тѣмъ, что не былъ мотомъ и не былъ скрягой, умѣлъ держаться золотой середины и жить по средствамъ. Онъ удивительно искусно, хотя безсознательно, слѣдовалъ пословицѣ: «по одежкѣ протягивай ножки».

Когда говорили про него иные, что на него тошно смотрѣть: «при такомъ страшномъ состояніи и этакъ скряжничать!» — то нашлись люди, которые такъ азартно вступились за то, что «Егорушка» не скряга, — что раза два чуть не произошла исторія въ полку.

Объясненіе этого заключалось въ томъ, что Егорушка, не позволявшій себѣ истратить зря ни одного рубля, давалъ взаймы широко, черезъ край, конечно зная, что онъ даритъ.

Когда дошла очередь волей-неволей принимать эскадронъ, вопросъ сталъ ребромъ. Командовать эскадрономъ было для «Егорушки» почти такъ же мудрено, какъ строить изъ мрамора какой-нибудь дворецъ.

Но въ тѣ самые дни, когда рѣшался вопросъ объ этомъ, пріѣзжій изъ Малороссіи помѣщикъ представился князю, высказывая желаніе познакомиться, такъ какъ они — сосѣди. И этотъ сосѣдъ, по фамиліи Бандарчукъ, объяснилъ Соколинскому, что, вопервыхъ, его управляющій обворовываетъ его ежегодно на страшно крупную сумму, во-вторыхъ, разоряетъ имѣніе на всѣ лады, а въ-третьихъ, дѣлаетъ разныя мерзости, которыя валитъ, на половину оффиціально, на самого князя. Въ двухъ губернскихъ городахъ Малороссіи съ ужасомъ разсказываютъ, и обыватели, и власти, какъ богачъ князь Соколинскій, изъ скряжничества, безчестно поступилъ съ двумя или тремя личностями — помѣщиками и купцами.

Появленіе этого сосѣда какъ-то странно повліяло на Соколинскаго. Ему вдругъ пришло на умъ, что пора бросить полкъ. Даже самый мундиръ, который тянетъ его вездѣ, надоѣлъ ему. Потолстѣлъ ли онъ съ тѣхъ поръ, или старше сталъ. Вдобавокъ на носу проклятый эскадронъ. Наконецъ, нельзя позволить позорить свое имя въ родномъ краю, гдѣ оно извѣстно за двѣсти лѣтъ, и гдѣ однако Егорушка, сначала швейцарскій школьникъ, а затѣмъ гвардейскій юнкеръ и офицеръ, конечно, съ дѣтства не бывалъ.

И съ особеннымъ вниманіемъ слушалъ Соколинскій, какъ Бандарчукъ расписывалъ всѣ прелести его дѣйствительно великолѣпнаго имѣнія, гдѣ совѣтовалъ выстроить сахарный заводъ, чтобы нажить милліонъ. Черезъ два мѣсяца Соколинскій надѣлъ статское платье и чувствовалъ себя совершенно довольнымъ.

Товарищи проводили уходящаго съ тріумфомъ. За параднымъ обѣдомъ, гдѣ было и все высшее начальство, князю поднесли великолѣпный подарокъ, и при этомъ было сказано много рѣчей. Двое изъ ораторовъ говорили особенно горячо и даже чокались съ Егорушкой со слезами на глазахъ. Никому не было извѣстно, что одинъ изъ нихъ долженъ былъ Соколинскому сорокъ-пять тысячъ, а другой и семьдесятъ слишкомъ. Но не это было замѣчательно. Особенно замѣчательно было то, что, прощаясь и лобызаясь съ этими двумя товарищами, Егорушка самъ забылъ, что они должны ему.