Эль-Дорадо

Но кто был этот человек? Чего он хотел?

Так спрашивал себя Диего и не мог ответить на эти вопросы.

Был ли он один, или его сопровождали другие воины?

Во всяком случае, капитао находился настороже; настала последняя минута, когда нужно было состязаться в лукавстве с противником. Он приготовился мужественно выдержать нападение, которое ему угрожало, возбудив не только всю храбрость, но и все присутствие духа, хорошо зная, что от этой первой битвы зависит успех его гибельного предприятия.

Не доходя четырех шагов до куста, в котором находился капитао, безмолвный и неподвижный, как глыба гранита, неизвестный бродяга остановился.

Несколько секунд прошло в глубокой тишине, в продолжение которой было почти слышно биение сердца храброго солдата.

Он не мог в темноте разглядеть своего врага, но угадывал его присутствие и внутренне беспокоился его неподвижностью и молчанием, не предвещающим ничего хорошего; он инстинктивно боялся той же хитрости, которую сам употребил; тайное предчувствие говорило ему, что он находится перед опасным противником, которого, может быть, ему не удастся обмануть.

Крик совы раздался неожиданно в воздухе два раза.

Как ни было отлично подражание, ухо индейца не могло обмануться.

Капитао понял, что это был сигнал незнакомца.

Но к кому он обращался, не к нему ли? А если к спрятавшимся в соседних кустарниках воинам?

Может быть, Диего не принял достаточно предосторожностей? Петля, стягивающая шею воина, убитого им, могла развязаться, тело всплыло, и гуакуры, увидев труп, могли заподозрить измену и прийти в эту минуту, чтобы отомстить за смерть своего брата, умерщвляя его убийцу.

Эти мысли с быстротою молнии пронеслись в голове солдата; однако нужно было отвечать, всякое замедление погубило бы его. Капитао наудачу, сделав усилие, в свою очередь два раза испустил крик совы.

Он с беспокойством стал ждать, что выйдет из его отчаянной попытки, не смея верить в ее успех.

Ожидание было непродолжительно; почти в то же мгновение незнакомец появился около кустарника.

— Ato ingote canche. Kjick piep, Pui? 7 — спросил он на гуакурском языке, который дон Диего не только понимал, но и отлично говорил на нем.

— Mochi 8, — отвечал тотчас тихим голосом капитао.

— Epoi aboui 9, — продолжал гуакур.

Перекинувшись этими словами, которые мы здесь поместили по-гуакурски для того, чтобы дать нашим читателям образчик этого языка, дон Диего повиновался сделанному ему приказанию и смело вышел из куста, хотя он, несмотря на свою военную хитрость, еще не совсем успокоился.

Индеец, которого он сразу признал за Тару-Ниома, был убежден, что имеет дело с одним из своих воинов, и даже не потрудился осмотреть его, довольствуясь только беглым взглядом, который он кинул на капитао; к тому же начальник казался очень озабоченным.

Он почти сейчас же продолжил разговор, который мы передадим в переводе.

— Так собаки не пробовали биться в равнине во время темноты? — спросил он.

— Нет, — отвечал Диего, — они укрепились как трусливые собаки, которые не смеют двинуться с места.

— Epoi! Я предполагал, что они храбрее и хитрее; с ними человек, который отлично знает пустыню, изменник нашей расы, которому я вложу в глаза раскаленные угли и вырву его лживый язык.

Капитао внутренне содрогнулся при таких угрозах, направленных на него, однако он сдержался.

— Собака эта умрет, — сказал он.

— Он и все, которых он ведет, — отвечал вождь. — Я имею нужду в своем брате.

— Готов к услугам Тару-Ниома.

— Уши моего брата открыты?

— Они открыты.

— Epoi, я начинаю. Для успеха моих намерений мне нужно присутствие пейягов; без их homaka 10 я не могу ничего предпринять. Емавиди-Шэмэ обещал прислать мне пятьдесят лодок, в каждой по десяти воинов, как только я пожелаю. Мой брат Великая Двуутробка пойдет за пирогами.

— Пойду.

— Я сам привел лошадь моего брата, чтобы ему не терять времени в поисках за ней. Вот мой keaio 11. Мой брат покажет его Емавиди-Шэмэ, вождю пейягов, от имени его друга Тару-Ниома, вождя гуакуров, и скажет: «Тару-Ниом требует исполнения данного обещания».

— Скажу, — отвечал Диего, который говорил так лаконично, как только возможно.

— Хорошо; мой брат великий воин; я люблю его, пускай он последует за мной.

Они поспешно пошли один за другим, не разговаривая.

Дон Диего внутренне благословлял случай, которому заблагорассудилось все так хорошо устроить; он боялся проницательного гуакурского предводителя. С тайным опасением он думал о той минуте, когда оба достигнут лагеря, где свет сторожевых костров мог обличить его переодевание в глазах гуакуров, которых так трудно обмануть и которые к тому же, без сомнения, отлично знали человека, личность которого он заменял.

Но теперь положение переменилось; если, по несчастью, вождь пейягов знал умершего воина, то, должно быть, только очень поверхностно и, не имея с ним никаких коротких сношений, не сохранил о нем ясного воспоминания.

Между тем оба воина дошли до прогалины, где стояли оседланные лошади, которых невольник держал под уздцы.