Эльбрус в огне

Близились сумерки. Собравшиеся у КП легкораненые готовились начать спуск. Тяжелораненых — кого на импровизированных носилках, а кого на себе — решили спускать после наступления темноты, чтобы, не опасаясь обстрела сверху, действовать не спеша, осторожно. Наибольшие потери, естественно, понесла центральная группа, но имелись раненые и в составе фланговых групп. Под вечер сверху пришел лейтенант Сали. У него была прострелена кисть правой руки. Рана оказалась рваная, поэтому Сали тоже пришлось отправить вниз…

Командир кавалерийского полка не сообщил мне о задании, которое получил направленный на помощь нам эскадрон. Не ясен был и характер взаимоотношений комэска с командирами нашего отряда. Мне предстояло встретиться с ним у шалаша и продумать общий план действий. Поскольку каждый человек был на счету, пришлось идти без сопровождающего.

Смеркалось. На перевале гремели одиночные выстрелы. Небо было безоблачным, быстро холодало, и трава покрывалась росой. Ноги вскоре промокли по колено. Я двигался не спеша, причем не по прямой, а все время уклоняясь влево, с тем чтобы разглядеть лощину, где шла тропа на перевал и где находился наш заслон. Неожиданно из-за склона передо мной возник человек. Я не сомневался, что это наш боец, связной, направляющийся от шалаша на КП отряда. Но боец, видимо, не был уверен, что встретил своего, ведь я спускался сверху, а там находились не только наши. Смущала, видимо, его и моя форма: лыжные брюки, штурмовая куртка, немецкие альпинистские ботинки. Трофейный рюкзак необычной формы тоже, вероятно, заставил его призадуматься, прежде чем решить, кто стоит перед ним. Необычная форма уже вторично подводила меня, но я не снимал ее: в горах она была очень удобна. Не хотелось отказываться и от ледоруба, который мог стать необходимым на трудных участках пути, да и рюкзак был несравненно удобнее вещевого мешка. Но в тот момент положение мое оказалось скверным. Боец стоял боком ко мне, направив в мою сторону ствол автомата. Надо было начать разговор.

— Откуда и куда направляетесь? — спросил я, не придумав ничего иного.

— Наверх, — ответил боец.

— К Гусеву, что ли?

— Фамилии не знаю, — неохотно откликнулся боец.

— Если к Гусеву, то давай письма мне — я и есть Гусев.

Ответа на мое предложение не последовало. Показывать документы в наступившей темноте было бессмысленно, да боец и не подпустил бы меня к себе. Разговор явно не клеился. Что делать? Я-то знал, что встретил нашего русского человека, а он не верил ни одному моему слову и в любой момент мог нажать на спусковой крючок. Крепко выругавшись с досады, я решил идти вниз. Медленно, осторожно мы обходили друг друга. Когда я удалился шагов на десять, боец клацнул затвором автомата. Я быстро сбежал в лощинку. Теперь боец не видел меня. Чтобы как-то успокоить его, я начал петь. Неизвестно почему, на ум пришла ария Тореадора.

Потом выяснилось, что нерусское слово тореадор, несколько раз повторяющееся в этой ария, окончательно убедило бойца, что перед ним гитлеровец.

В полной темноте добрался до шалаша. Здесь, внизу, накрапывал дождь. При подходе никто не окликнул и не остановил меня. Эскадрон отдыхал, не выставив боевого охранения. В шалаше познакомился с комиссаром эскадрона П. К. Коханным, который временно возглавлял эскадрон.

Меня досыта накормили дымящейся бараниной, угостили водкой. На плечи мне кто-то из кавалеристов накинул сухую шинель. С полчаса отогревался, подсунув ноги под кошму, которой была прикрыта кучка тлеющих углей. Вокруг кошмы таким же образом обогревалось еще несколько человек (так пастухи на горных пастбищах поступают в холодную погоду).

Я ознакомил собравшихся командиров с обстановкой на перевале, рассказал о событиях последних дней. Самостоятельных решений мы пока не принимали, поскольку наутро меня вызывал для доклада командир кавалерийского полка майор Ракипов. Письменное распоряжение на сей счет как раз и нес мне боец, с которым я встретился во время спуска.

Лагерь затих. Приятно было засыпать в натопленном шалаше, под убаюкивающее шуршание слабого дождика.

Проснулся от негромкого разговора. Уже рассвело. Боец, голос которого показался мне знакомым, тут же в шалаше взволнованно рассказывал что-то командирам. Он, видимо, недавно вернулся, насквозь промокший. Четко расслышал я только конец его фразы:

— Тут он прыгнул в канаву и быстро пошел прочь. И что-то запел не по-русски…

Я сразу догадался, о ком рассказывал недавно пришедший боец. Сбросив чужую шинель, послужившую мне одеялом, я приподнялся. Боец взглянул в мою сторону, присмотрелся, и лицо его расплылось в улыбке.

— Так значит, товарищ старший лейтенант, вы все же Гусев? А я не поверил. Думал, что встретил немца. Даже пожалел, что не выстрелил, когда вы прыгали в канаву…

Утром вместе со связным мы быстро спустились по знакомой тропе; накануне мне не удалось попасть к Ракипову, надо было сделать это как можно скорей и именно сегодня. После хорошего отдыха почти бегом преодолели спуск по извилистой дороге.